Жизнь Пушкина

7 августа 1819 г. А. И. Тургенев сообщал в Москву И. И. Дмитриеву, что Пушкин «в деревне на все лето и отдыхает от парнасских своих подвигов. Поэма у него почти вся в голове. Есть, вероятно, и на бумаге, но вряд ли для чтения». Уже 14 августа с 5-й песнью «Руслана» и «Деревней» Пушкин, не усидев до конца лета в Михайловском, вернулся в Петербург. А. И. Тургенев, встретивший поэта в Царском Селе у Карамзиных, поспешил поведать об этом в письме Вяземскому: «…явился обритый Пушкин из деревни и с пятою песнью. Здесь я его еще не видел, а там он как бес мелькнул, хотел возвратиться со мною и исчез в темноте ночи как привидение». Неделю спустя Александр Иванович вновь был с Пушкиным в Царском, а оттуда отправились они в Павловск к Жуковскому, исполнявшему свои преподавательские обязанности при дворе. «Мы разбудили Жуковского, — рассказывает Александр Иванович. — Пушкин начал представлять обезьяну и собачью комедию и тешил нас до двух часов утра…»

Между тем «Деревня» распространялась в списках с огромной быстротой. Николай Иванович отзывался о ней высоко, ибо она запечатлела любимую его идею: уничтожение крепостного права прежде всех иных реформ. Он так разъяснял это брату Сергею: «Но у нас есть рабство, которое не должно и следов даже оставить, прежде нежели народ российский получит свободу политическую: сперва все должны быть равны в правах человеческих. Это равенство важнее и существеннее всякого другого». Так что «рабство, падшее по манию царя» у Пушкина есть лишь тургеневское стремление к постепенности преобразований, но отнюдь не, хоть в малой степени, приверженность к монархическому строю. Старший брат был, как всегда, умереннее — его даже испугал вопль негодования, услышанный в «Деревне». «Прислал ли я тебе „Деревню“ Пушкина? — спрашивал он Вяземского. — Есть сильные и прекрасные стихи, но и преувеличения насчет псковского хамства <…> (Мы видели выше, что даже при желании преувеличить было трудно, хотя А. И. Тургенев и считал, что Пушкин „пересолил самое негодование“. — В. К.) — Что из этой головы лезет! Жаль, если он ее не сносит! Он читал нам пятую песню своей поэмы, в деревне сочиненную. Здесь возобновил он прежний род жизни. Волос уж нет, и он ходит бледный, но не унылый». Прежняя бурная жизнь в самом деле продолжалась, хотя Пушкин непостижимым для посторонних образом сочетал ее с систематическими трудами. «Беснующийся Пушкин печатает уже свои мелочи, как уверяют меня книгопродавцы, ибо его мельком вижу только в театре, куда он заглядывает в свободное от зверей время. В прочем же жизнь его проходит у приема билетов, по которым пускают смотреть привезенных сюда зверей, между коими тигр есть самый смиренный. Он влюбился в приемщицу билетов и сделался ее cavalier servant^[43], наблюдает, между тем, природу зверей и замечает оттенки от скотов, которых смотрит gratis^[44]».

Стихи Пушкина, которые даже близко нельзя было подпускать к цензуре («Деревня» была полностью напечатана только Герценом в Англии в 1856 г.), ходили как летучие листки по Петербургу. Рассказывают, что Александр I потребовал показать ему что-нибудь пушкинское, ему дали «Деревню», но в тот момент самодержец желал играть в «кошки-мышки»: он попросил передать Пушкину благодарность за патриотические чувства. Сподвижник Герцена Николай Платонович Огарев сорок лет спустя так оценил значение «Вольности» и «Деревни» в истории русской литературы: «Кто во время оно не знал этих стихотворений? Какой юноша, какой отрок не переписывал? Толчок, данный литературе вольнолюбивым направлением ее высшего представителя, был так силен, что с тех пор, и даже сквозь все царствование Николая, русская литература не смела быть рабскою и продажною».

Пока все было относительно спокойно, приближался к развязке «Руслан». 25 февраля 1820 г. Александр Иванович писал Вяземскому: «Племянник (так называли младшего поэта Пушкина в отличие от дядюшки. — В. К.) почти кончил свою поэму, и на днях я два раза слушал ее. Пора в печать. Я надеюсь от печати и другой пользы, личной для него: увидев себя в числе напечатанных и, следовательно, уважаемых авторов, он и сам станет уважать себя и несколько остепенится. Теперь его знают только по мелким стихам и по крупным шалостям, но по выходе в печать его поэмы будут искать в нем если не парик академический, то, по крайней мере, не первостепенного повесу. А кто знает, может быть, и схватят в Академию? Тогда и поминай как звали». Однако выхода поэмы из печати Пушкин не дождался. Момент, когда Пушкину пришлось «по манию царя» покинуть Петербург, был уже не за горами.