Жизнь Пушкина

Генерал-адъютант Бенкендорф объявил мне высочайшее повеление о назначении из Государственного казначейства жалованья титулярному советнику Пушкину со дня определения его в ведомство Министерства иностранных дел. По мнению генерал-адъютанта Бенкендорфа, жалованье Пушкину можно бы было положить 5.000 р. в год. Я осмеливаюсь испрашивать по сему высочайшего повеления Вашего Императорского Величества.

К. В. Нессельроде — Николаю I.

4 июля 1832.

На подлинном написано: Высочайше повелено требовать из Государственного казначейства с 14-го Ноября 1831 года по 5.000 р. в год на известное его императорскому величеству употребление, по третям года, и выдавать сии деньги титулярному советнику Пушкину.

19а

Я нижеподписавшийся получил из казначейства Министерства иностранных дел следующие на известное его императорскому величеству употребление с 14 Ноября 1831 г. по 1 Мая сего 1832 г. всего 2.319 р. 44 ¼ к., в чем и дал сию расписку. Июля 27 дня 1832 г.

Титулярный советник Александр Пушкин.

20

Генерал,

Девица Кюхельбекер просила узнать у меня, не возьму ли я на себя издание нескольких рукописных поэм, оставленных ей ее братом. Я подумал, что дозволения цензуры для этого недостаточно, а необходимо разрешение вашего превосходительства. Осмеливаюсь выразить надежду, что разрешение, о котором я ходатайствую, не может повредить мне: я был школьным товарищем Кюхельбекера, и вполне естественно, что его сестра в этом случае обратилась ко мне, а не к кому-либо другому.

Теперь позвольте мне обеспокоить вас по некоторому личному делу. До сих пор я сильно пренебрегал своими денежными средствами. Ныне, когда я не могу оставаться беспечным, не нарушая долга перед семьей, я должен думать о способах увеличения своих средств и прошу на то разрешения его величества. Служба, к которой он соблаговолил меня причислить, и мои литературные занятия заставляют меня жить в Петербурге, доходы же мои ограничены тем, что доставляет мне мой труд. Мое положение может обеспечить литературное предприятие, о разрешении которого я ходатайствую, — а именно: стать во главе газеты, о которой господин Жуковский, как он мне сказал, говорил с вами <…> (фр.)

Пушкин — А. Х. Бенкендорфу.

27 мая 1832. Петербург.

21

Привет вам, дорогой Александр Сергеевич, от души поздравляю Вас с рождением милой малютки Марии и очень сожалею, что не могу расцеловать Вас и ее прелестную молодую мамашу. Это отлично, маленький барон может быть когда-нибудь мужем прелестной Марии, ну а мы потанцуем на их свадьбе.

П. А. Осипова — Пушкину. 31 мая 1832.

Из Тригорского в Петербург.

22

Н. А. Муханов

________________

ИЗ ДНЕВНИКА

1832. 29 июня. К Вяземскому поздравить с именинами. Нашел у него Aimée^[127] Полуектову и Александра Пушкина. Она осталась чужда разговору, который продолжался между мною и Пушкиным о новейшей литературе французской и нововышедших в свет книгах. Он находит, что лучшая из них «Table de nuit», Musset^[128]. Я спросил мнения его о Дюмоне, которого еще не читал, но известного мне по критике «Débats»^[129] и по мнению некоторых моих знакомых; Уварова, Толстого, Панина, всех очень его хвалящих. Пушкин очень хвалит Дюмона, а Вяземский позорит, из чего вышел самый жаркий спор, в коем я хотя не читал Дюмона, но совершенно мнения Пушкина по его доводам и справедливости заключений. Оба они выходили из себя, горячились и кричали. Вяземский говорил, что Дюмон старается похитить всю славу Мирабо. Пушкин утверждал, напротив, что он известен своим самоотвержением, коему дал пример переводом Бентама, что он выказывает Мирабо во внутренней его жизни, и потому весьма интересен, что Jules Janin (Жюль Жанен) врет, что французы презрительны, что таланта истинного в них нет, что лучшие их таланты не французы, что Мирабо не француз, что «Journal des Débats» нельзя принимать за мнение всей Франции и что ее мнение даже неважно и проч.

4 июля. <…> Поехал к Пушкину. Видел у него Плетнева и статую имп. Екатерины, весьма замечательную. Говорили о его газете, мысли его самые здравые: анти-либеральные, анти-Полевые, ненавидит дух журналов наших. Обещался быть ко мне на другой день. Он очень созрел. <…>