Жизнь Пушкина

Этим меркантильным замечанием могли бы и хотели бы мы ограничиться в известии о полном Онегине. Но есть привязчивые люди, которые непременно требуют от журналиста суждения на заданную тему. «Как не сказать ничего о таком явлении! Все мы читали Онегина урывками, давно, и в восемь лет не грех позабыть, что говорили о нем прежде журналы». Признаться, потери немного, если и забудут читатели все суждения об Онегине. Он остался задачею нерешенною, и остался ею доныне. О нем хотели рассуждать как о произведении полном, а поэт и не думал о полноте. Он хотел только иметь рамку, в которую можно было бы вставлять ему свои суждения, свои картины, свои сердечные эпиграммы и дружеские мадригалы. Он достиг своей цели. Онегин верно служил ему, и поэт свободно награждал его богатствами своего ума и своих чувствований. Какая неизмеримая коллекция портретов, картин, рисунков и очерков, начиная от дяди старика до княгини Татьяны, от жизни петербургского повесы до деревенского быта Лариных, от пламенных обращений поэта к самому себе, до мимолетных эпиграмм на друзей и дам, на жителей большого света и степенных помещиков, на сельских домоводов и журналистов! Сколько наблюдений и заметок прелестных, сколько ума и остроты, сколько души и чувства во всех страницах Онегина! Но в подробностях все достоинство этого прихотливого создания. Спрашиваем: какая общая мысль остается в душе после Онегина? Никакой. Кто не скажет, что Онегин изобилует красотами разнообразными; но все это в отрывках, в отдельных стихах, в эпизодах к чему-то, чего нет и не будет. Следственно, при создании Онегина поэт не имел никакой мысли; начавши писать, он не знал чем кончить, и оканчивая мог писать еще столько же глав, не вредя общности сочинения, потому что ее нет. Любовь Татьяны к Онегину и Онегина к Татьяне, конечно, основа слишком слабая, даже для чувствительного романа. Но… при встрече с Онегиным, не хочется говорить худо о нем. Мы так много провели с ним минут усладительных! <…>

— Московский телеграф, 1833, ч. 50, № 6.

II

<…> Дружина поэта заглушила похвалами своими вопль истины, пробивавшийся из благонамеренных критик, и поэт смешал друзей своего таланта с своими недругами. От стечения сих неблагоприятных обстоятельств произошел вред не таланту поэта, но истинным ценителям сего таланта, лишившимся лучшего, хорошего! Множество произведений обыкновенных ослабило внимание публики к поэту, а некоторые из недальновидных критиков и недоброжелатели Пушкина уже провозгласили совершенный упадок его дарования. — Правда, что надобна была сильная вера в сие дарование, чтобы не усомниться в его упадке после такой пьесы, какова, например: Послание к Князю Юсупову! — Но я пребыл верен моему мнению, что дарование Пушкина только сбилось с пути, начертанного ему природою, а не погибло, и альманах Северные Цветы на 1832 год обрадовал меня чрезвычайно, убедив, что я не ошибся в моей вере. — Моцарт и Сальери; Эхо; Анчар, древо яда, суть произведения дарования юного, сильного разумом и душою, суть отголоски поэзии современной, высокой, трогательной, томной, грустной, но крепительной и неувядаемой. Звуки сии не гибнут в воздухе, слова не тлеют вместе с бумагою. Такая поэзия начертывает свои звуки в сердце человеческом, которое тверже сохраняет все высокое и сильное, нежели гранит и медь.

Итак, утешьтесь, любители поэзии высокой, благородной, утешьтесь, истинные друзья таланта Пушкина! Сей талант не упал; он еще полон силы и жизни, но он, подобно соловью, теперь не в поре и не на месте пения. <…>

— «Сын отечества» и «Северный архив»,

1833, т. 33, № 6.

Глава пятнадцатая 1834–1835

О чем же думал он? о том,

Что был он беден, что трудом

Он должен был себе доставить

И независимость и честь…

1833

Теперь они смотрят на меня как на холопа, с которым можно им поступать как угодно. Опала легче презрения…

1834