Жизнь Пушкина

Снова возникли мысли о побеге, об отъезде в деревню всерьез и надолго, как о единственном пути к спасению. В письмах к Бенкендорфу (№ 102) уже слышатся ноты очаяния. Кончилось новой ссудой в 30 000 рублей и отпуском на четыре месяца. Второй раз Пушкин вынужден был взять просьбу об отставке назад. В 1834 г. он написал «Пора, мой друг, пора…» — это мечта о покое; в 1835 г. он написал «Странника» — ужасный крик человека, у которого иссякает надежда:

О горе, горе нам! Вы, дети, ты, жена! —
Сказал я, — ведайте: моя душа полна
Тоской и ужасом; мучительное бремя
Тягчит меня. Идет! уж близко, близко время:
Наш город пламени и ветрам обречен;
Он в угли и золу вдруг будет обращен,
И мы погибнем все, коль не успеем вскоре
Обресть убежище; а где? о горе, горе!

Но не пропустим в этом стихотворении и отношение семьи к попытке отца и мужа бежать от гибельной опасности:

Побег мой произвел в семье моей тревогу,
И дети и жена кричали мне с порогу,
Чтоб воротился я скорее. Крики их
На площадь привлекли приятелей моих;
Один бранил меня, другой моей супруге
Советы подавал, иной жалел о друге,
Кто поносил меня, кто на смех подымал,
Кто силой воротить соседям предлагал;
Иные уж за мной гнались…

Сколько бы ни находили исследователи параллелей в иноязычных источниках подобным стихотворениям Пушкина (и, как правило, вполне справедливо), сколько бы ни указывали литературных произведений, послуживших импульсом, например, к тому же «Страннику» — в нем жизнь самого Пушкина в тот момент, когда стихотворение создано, т. е. в 1835 г.

К тому времени он уже ощущает, что убежища для него нет. Но есть семья. Это становится главным. Бросается в глаза противоречие: с одной стороны упорная работа («Капитанская дочка», «Современник», «История Петра»), гениальные строки, появлявшиеся до последних недель жизни, с другой — отчаяние, такое, как в «Страннике» или в «Не дай мне бог сойти с ума»^[152] (№ 126). Последнее стихотворение, по мнению Я. Л. Левкович, создано после творчески бесплодной осени, проведенной Пушкиным в Михайловском в 1835 г., и как бы примыкает к его письму П. А. Осиповой (№ 125), исполненному горечи и печали. Такое построение выглядит убедительным, ибо ко всем преодолимым невзгодам постепенно приближалась непреодолимая: нарушение семейного спокойствия, клевета, обращенная уже не против Пушкина-поэта, но против Пушкина-семьянина. Тут впору было с ума сойти! В светских гостиных Петербурга появился будущий его убийца. Не исключен даже намек в письме от 25 сентября: «…иногда досадно мне видеть молодых кавалергардов на балах, на которых уже не пляшу». Хотя, возможно, здесь уже сказывается излишнее воображение пушкинистов, отягченное знанием того, что произошло после. Что же касается упомянутого очевидного противоречия между свободой духа, ясностью мысли, творческой свежестью и глубочайшим отчаянием, оно — реальность в жизни многих людей. Но в данном случае положение необычайно осложнено, и пропасть стократно углублена великой силой личности Пушкина, невиданно тонкой его восприимчивостью и поэтической всеотзывчивостью.

В Михайловское он уехал 7 сентября. 26 числа закончено бессмертное «Вновь я посетил…» (см. гл. VIII, № 109). Прав был один из первых советских биографов Пушкина Н. Л. Бродский: «Эти стихи стали символом пушкинского благоволения к молодым поколениям, шедшим на смену не только его веку, его культуре. И начальные строки этого стихотворения не забудутся никогда, пока будет звучать на земле русское слово. Какой вечной красоты лишены были современники поэта, при его жизни не знавшие этих стихов!». Точного перечня того, что написано тогда в Михайловском, у специалистов нет до сих пор. Видимо, Пушкин работал над первыми главами «Египетских ночей», «Марьей Шонинг», некоторыми драматическими отрывками. Он думал о продолжении «Евгения Онегина» (№ 117). И, наконец, он написал несколько строк, которые сами за себя говорят:

О бедность! затвердил я наконец
Урок твой горький! Чем я заслужил
Твое гоненье, властелин враждебный,
Довольства враг, суровый сна мутитель?..

Отпуск дан ему был на четыре месяца, но уже 23 октября он возвратился. Непосредственным поводом было известие о болезни матери, главной причиной — душевная тревога, которую ни осень, ни любимая деревня не могли унять.