Жизнь Пушкина

Смотри, какой здесь вид: избушек ряд убогий,
За ними чернозем, равнины скат отлогий,
Над ними серых туч густая полоса.
Где нивы светлые? Где темные леса?
Где речка? На дворе у низкого забора
Два бедных деревца стоят в отраду взора,
Два только деревца. И то из них одно
Дождливой осенью совсем обнажено,
И листья на другом, размокнув и желтея.
Чтоб лужу засорить, лишь только ждут Борея[951].
И только. На дворе живой собаки нет.
Вот, правда, мужичок, за ним две бабы вслед,
Без шапки он; несет под мышкой гроб ребенка
И кличет издали ленивого попенка,
Чтоб тот отца позвал да церковь отворил.
Скорей! Ждать некогда! Давно бы схоронил…[952]

Это уже тема не жизни, а смерти – тема Некрасова. По-видимому, она влекла к себе поэта. Об этом свидетельствует, между прочим, неоконченный, но замечательный отрывок:

Стою печален на кладбище,
Гляжу кругом – обнажено
Святое смерти пепелище
И степью лишь окружено.
И мимо вечного ночлега
Дорога сельская лежит,
По ней рабочая телега
………изредка стучит.
Одна равнина справа, слева.
Ни речки, ни холма, ни древа.
Кой-где чуть видятся кусты.
Немые камни и могилы
И деревянные кресты
Однообразны и унылы.[953]

Это – болдинское кладбище, пустынное, лишенное зелени, наводящее дикое уныние… Но «болящий дух врачует песнопенье»[954], как сказал любимый Пушкиным поэт. И Пушкин преодолел унынье, «почуяв рифмы».

Не прошло и недели после приезда поэта в Болдино, как он получил из Москвы нежное письмо от Натальи Николаевны. Невеста и ее матушка, очевидно, испугались разрыва и догадались, что Пушкин не прочь отказаться от своего «счастья». Поэту пришлось ответить невесте по-рыцарски: «Я у ваших ног… Мой почтительный поклон Наталье Ивановне… Я только счастлив там, где вы…»

Несколько иначе Пушкин писал П. А. Плетневу – в тот же день, 9 сентября: «Ты не можешь вообразить, как весело удрать от невесты да и засесть стихи писать…»

Пушкину пришлось прожить в Болдине не месяц, а целых три месяца. Началась холерная эпидемия. Поставлены были карантины. Из Болдина никак нельзя было попасть в Москву, по крайней мере по уверению Пушкина в его письмах к невесте. Эти письма написаны любезно, но про них можно сказать то же, что поэт сказал Вяземскому о письме своей невесты: «Она мне пишет очень милое, хотя бестемпераментное письмо». В пушкинских письмах к Наталье Николаевне нет ни малейшего признака влюбленности или страсти. Отец пишет Пушкину, что распространились слухи о том, будто свадьба сына расстроилась, но даже эти зловещие сплетни не очень волнуют поэта. Правда, Пушкин, сообщая об этом невесте, шутливо замечает: «Не достаточно ли этого, чтобы повеситься?» Но из контекста письма никак нельзя вывести заключение, что Пушкин в самом деле взволнован известием. Он уверяет Наталью Николаевну, что готов ехать в Москву хотя бы через Архангельск или Кяхту[955], но всё складывается так, что ему приходится сидеть в Болдине и писать стихи. Это величайшее счастье для русской поэзии. Невеста не подозревает вовсе, чем занят в деревне ее жених. А Пушкину и в голову не приходит делиться с нею своими замыслами и трудами. Она ревнует его к какой-то княгине Голицыной[956], к которой Пушкин заезжал, чтобы узнать возможный маршрут на Москву, и ему приходится объяснять, что эта его соседка толста, как вся семья Натальи Николаевны, включая и его, Пушкина, и поэтому она не должна внушать ревности. Потом Пушкин узнал, что москвичи покидают столицу. Невеста обижается на него и ничего не пишет. Он объясняет ее молчание тем, что Гончаровы уехали из Москвы. Но они никуда не уезжали, и Пушкин пишет письмо, не скрывая своего раздражения. Но все эти недоразумения – сущий вздор. Душа поэта занята совсем иным.