Жизнь Пушкина

Так бескорыстен и Дон-Жуан. Поцелуи Донны Анны ему нужны не потому, что он, всегдашний обольститель, еще не сыт страстью, а потому, что он, Дон-Жуан, соперничает с таинственною, неведомою силою, которая стоит между ним и тем, другим, мертвецом, на чьей стороне какой-то ненавистный закон, какой-то грозный запрет.

Но какова развязка пушкинской трагедии? Скупой бросает перчатку сыну, «безумному расточителю», ибо ему нанесли оскорбление как рыцарю:

…Иль уж не рыцарь я?

Его богатство оказалось мнимостью. Он погибает, обманутый в своем могуществе.

Погибает и Сальери – морально и внутренно. Он погибает потому, что Моцарт уносит с собою в могилу тайну гения.

…Ты заснешь
Надолго, Моцарт! Но ужель он прав,
И я не гений? Гений и злодейство
Две вещи несовместные…

Погибает и Дон-Жуан, ибо пред ним раскрылась могила, на тайну которой он посягнул.

Итак, в своем трагическом театре Пушкин остался верен и своему реализму, и своему положительному нравственному идеалу, сложившемуся у него к началу тридцатых годов.

VII

5 декабря Пушкин был уже в Москве. Здесь он нашел пакет на его имя, присланный Е. М. Хитрово. В пакете были иностранные газеты. Пушкин был поражен и взволнован политическими событиями. Восстание в Варшаве; нападение на Бельведерский дворец[971] – все это уже совершилось почти месяц назад, а он, Пушкин, ничего не знал в своем болдинском заточении. «Мы можем только жалеть поляков, – пишет поэт своей корреспондентке 9 декабря. – Мы слишком могущественны для того, чтобы их ненавидеть. Начинающаяся война будет войною до истребления – или по крайней мере должна быть такою…» Эти жесткие и пристрастные слова продиктованы все тем же духом империализма, который владел Пушкиным уже давно, по крайней мере с 1821 года, когда он написал эпилог «Кавказского пленника». Однако Пушкин понимает всю сложность событий. За Польшей стоит Европа, враждебная России. А здесь, дома, не так уже благополучно. «Все это меня очень печалит, – пишет он. – Россия нуждается в покое. Я только что проехал по ней. Прекрасное посещение императора воодушевило Москву, но он не мог быть сразу во всех 16 зараженных губерниях. Народ подавлен и раздражен…»

Это народное раздражение скоро стало для всех очевидным. Политические интересы Пушкина, его поэтическая жатва в Болдинскую осень, выход в свет «Бориса Годунова» – все это совершенно было чуждо барышне Гончаровой. Пушкин даже не пытался говорить с нею на эти темы. Впрочем, если создание таких шедевров, как «Каменный гость», «Моцарт и Сальери», «Скупой» и «Пир во время чумы», возбуждали среди приятелей и доброжелателей Пушкина немалый литературный интерес, то надо прямо сказать, что трагический театр поэта и весь новый творческий мир, им открытый, и в этой среде не нашел достойного отклика. Современники не догадались об огромности события. Пушкин был одинок, несмотря на шумевшую вокруг него толпу.

Е. М. Хитрово была очень нужна Пушкину, потому что она через посольство получала иностранные газеты и снабжала ими поэта, но едва ли и она была на уровне интересов Пушкина. Правда, он считал возможным обмениваться с нею мнениями, но при этом, кажется, он всегда считался с тою средою, дипломатической и придворной, в которой Елизавета Михайловна была заметной фигурой. Пушкин знал, что его политические мнения, высказанные в письмах к ней, могут стать достоянием известных сфер, и был осторожен, а иногда и лукав. «Вы говорите, что выборы во Франции идут в добром направлении, – писал он. – Что называете вы добрым направлением? Я трепещу, как бы они не внесли во все это стремительность победы, и как бы Луи-Филипп не оказался чересчур королем-чурбаном (roi-soliveau)[972]…»

В этом же письме он делится с Елизаветой Михайловной неприятным известием о репрессиях, которым подвергся Дельвиг за то, что он напечатал катрен Делавиня, посвященный Июльской революции. Конечно, Дельвиг сделал глупость, что напечатал этот «конфетный билетец» («lе billet de bonbon»), но можно ли карать за случайную ошибку такого благонамеренного человека? Он входит в некоторые подробности семейного положения Дельвига с явным расчетом на то, что Елизавета Михайловна замолвит слово властям в его пользу.

Новый, 1831 год наступил при тревожных известиях. 13 января польский сейм объявил династию Романовых низложенной. Русская армия под начальством Дибича перешла границу Царства Польского. 18 января Пушкин узнал еще одно известие, для него лично горестное: умер Дельвиг.