Жизнь Пушкина

Нет, очевидно, придется изъявить покорность. С царем Николаем «худой мир лучше доброй ссоры». Николай Павлович мог торжествовать. Поэт не решился продолжать борьбу с самодержцем. Пушкин был безнадежно одинок. Не было ни одного человека, способного его поддержать в начатой борьбе. Даже его приятельница Е. М. Хитрово была в ужасе от его дерзости. Жуковский, совершенно растерявшийся, в течение двух дней успел послать Пушкину три письма. В последнем письме он писал: «А ты ведь человек глупый, теперь я в этом совершенно уверен. Не только глупый, но и поведения непристойного: как мог ты, приступая к тому, что ты так искусно состряпал, не сказать мне о том ни слова, ни мне, ни Вяземскому – не понимаю! Глупость, досадная, эгоистическая, неизглаголанная глупость!..»

Так милейший Василий Андреевич по-своему понял поступок Пушкина, не догадавшись, что это был единственный разумный выход из ужасного положения, в котором находился поэт. И все друзья хором кричали, что Пушкин сделал величайшую глупость. Пушкин смутился и почти им поверил. Может быть, в самом деле все это его мнительность? Может быть, Николай Павлович вовсе не претендует на симпатию Натальи Николаевны и у него вовсе нет намерения унизить Пушкина? И Пушкин послал Бенкендорфу два письма[1113], одно за другим, с просьбой взять назад ходатайство об отставке. Но, оказывается, и этих писем было недостаточно. Бенкендорф показал их Жуковскому, и Василий Андреевич, пользуясь ролью доброго дядюшки, журит Пушкина: «Я, право, не понимаю, что с тобою сделалось; ты точно поглупел; надобно тебе или пожить в желтом доме, или велеть себя хорошенько высечь, чтобы привести кровь в движение…» По мнению Жуковского, Пушкин слишком сухо сообщает Бенкендорфу и, значит, государю о своем намерении взять назад прошение об отставке. Неужели Пушкин не сумеет написать царю более сердечно и откровенно? «Он тебя до сих пор любил и искренно хотел тебе добра, – уверяет Жуковский простодушно, – по всему видно, что ему больно тебя оттолкнуть от себя…»

Но Пушкин вовсе не склонен к наивной сентиментальности и судит о положении вещей вполне трезво: «Идти в отставку, когда того требуют обстоятельства, будущая судьба всего моего семейства, собственное мое спокойствие – какое тут преступление, какая неблагодарность?..» Нет, он, Пушкин, решительно не понимает, за что гневается государь. Пушкин отказался от своего намерения, подчиняясь необходимости, но в глубине сердца он чувствует себя правым… «Теперь, отчего письма мои сухи? Да зачем же быть им сопливыми?» Однако по требованию Жуковского 6 июля он еще раз пишет свое объяснение Бенкендорфу, выражая свою благодарность царю за его «милости». А в письме к жене отмечает кратко: «На днях я чуть было беды не сделал: с тем чуть было не побранился. И трухнул-то я, да и грустно стало…» И в следующем письме пишет с горькой иронией: «На днях хандра меня взяла; подал я в отставку. Но получил от Жуковского такой нагоняй, а от Бенкендорфа такой сухой абшид[1114], что я вструхнул, и Христом и Богом прошу, чтобы мне отставку не давали. А ты и рада, не так?..»

Об этом можно было и не спрашивать. Наталья Николаевна, разумеется, очень была рада, что все останется по-прежнему: Аничков дворец, царь, кавалергарды…

22 июля 1834 года Пушкин отметил у себя в дневнике: «Прошедший месяц был бурен. Чуть было не поссорился я со двором – но все перемололось. Однако это мне не пройдет…»

Поэт, конечно, был прав. Царь и Бенкендорф очень запомнили дерзкое требование Пушкина освободить его от службы и «милостей». Еще семь лет назад Бенкендорф выразил удачно и откровенно свое отношение к поэту: «Он все-таки порядочный шалопай (un bien mauvais garnement), но если удастся направить его перо и его речи, то это будет выгодно…» Царь был такого же мнения. И теперь Бенкендорф озабочен тем, как бы опять Пушкин не ускользнул от жандармского «руководства». Нет, Пушкина нельзя отпустить на все четыре стороны: «Лучше, чтобы он был на службе, нежели предоставлен самому себе…»

В эти дни как раз Пушкин, обедая у Дюме[1115], познакомился с Жоржем Дантесом. Они сидели рядом – поэт и его убийца. Пушкин с обычной для него добродушной снисходительностью слушал болтовню развязного эльзасца. Поэт не предвидел, что шайка международных титулованных контрреволюционеров, ненавидевшая его, – все эти нессельроде, бенкендорфы, геккерены – воспользуются авантюристом для своих гнусных целей.

III

Измученный неравной борьбою с Николаем Павловичем, Пушкин 4 августа подал прошение по месту службы в Министерство иностранных дел об отпуске на три месяца в Нижегородскую и Калужскую губернии. 25 августа он воспользовался разрешением и выехал в Москву. 29-го он был уже в Полотняном Заводе, где прожил две недели с женою и детьми. Оттуда он со всем семейством проехал в Москву и дня через два отправился один в Болдино. Когда 15 октября он вернулся в Петербург, он нашел там не только Наталью Николаевну с ребятами, но и двух своячениц; их присутствие в доме Пушкина очень запутало и без того трудную жизнь поэта.