Жизнь Пушкина

Вероятно, помета Пушкина о казни декабристов не случайно им связана с пометою о смерти Ризнич. Поэту хотелось, быть может, понять и объяснить самому себе это свое странное равнодушие к умершей любовнице. Не потому ли он был так равнодушен, что событие, о котором он узнал накануне, всецело завладело его умом и сердцем? Однако элегия «Под небом голубым страны своей родной…» необычайна. Поэт как будто постиг наконец тайну своей любви постиг и в печальном изумлении делает свое последнее признание:

Так вот кого любил я пламенной душой

С таким тяжелым напряженьем,

С такою нежною, томительной тоской,

С таким безумством и мученьем!

Где муки, где любовь? Увы, в душе моей

Для бедной, легковерной тени,

Для сладкой памяти невозвратимых дней

Не нахожу ни слез, ни пени[591].

II

В январе 1823 года, будучи еще в Кишиневе, Пушкин посылал министру иностранных дел письмо с просьбою о разрешении приехать на три месяца в столицу. Но расположенного к нему графа Каподистрии уже не было в Петербурге, и министерский пост занимал граф К. В. Нессельроде, ученик и почитатель Меттерниха, интриган и реакционер. 27 марта он известил Пушкина, что государь в просьбе «изволил отказать». Это совпало с хлопотами А. И. Тургенева о переводе Пушкина в Одессу под наблюдение графа М. С. Воронцова.

25 августа поэт писал брагу: «…я насилу уломал Инзова, чтоб он отпустил меня в Одессу — я оставил мою Молдавию и явился в Европу. Ресторация и итальянская опера напомнили мне старину и ей-богу обновили мне душу. Между тем приезжает Воронцов, принимает меня очень ласково, объявляет мне, что я перехожу под его начальство, что остаюсь в Одессе — кажется и хорошо — да новая печаль мне сжала грудь — мне стало жаль моих покинутых цепей. Приехал в Кишинев на несколько дней, провел их неизъяснимо элегически и, выехав оттуда навсегда, о Кишиневе я вздохнул. Теперь я опять в Одессе и все еще не могу привыкнуть к европейскому образу жизни…»

Пушкину стало жаль «покинутых цепей» и немудрено, ибо кишиневские цепи были куда легче одесских. Поэт скоро почувствовал, что «ласково» принявший его Воронцов на самом деле враждебен ему. По-видимому, попытки А. И. Тургенева «истолковать ему Пушкина» не увенчались успехом, и «милорду»[592] Воронцову не было никакого дела до «спасения» поэта.

Михаил Семенович Воронцов был старше Пушкина на семнадцать лет. Детство и юность Воронцов провел в Лондоне, где отец его[593] был чрезвычайным и полномочным послом русского правительства. Здесь, в Лондоне, М. С. Воронцов получил основательное образование. С 1803 года начинается его военная карьера. Он участвует в ряде военных операций на Кавказе и в Турции. В отечественную войну 1812 года Воронцов находился при армии князя Багратиона под Смоленском. В битве под Бородином он был тяжело ранен. Поправившись, он опять принял участие в походах. В кампании 1814 года он командовал военными частями под Парижем и был назначен командиром русского оккупационного корпуса. Обладатель огромных богатств, умелый администратор и ревностный хозяин вот какой человек оказался начальником строптивого и вольнолюбивого поэта. В припадке гнева Пушкин назвал его «придворным хамом», но, если бы мы не знали закулисных дел этого графа, а впоследствии светлейшего князя, нам непонятна была бы эта заносчивость поэта. Воронцов производил впечатление несколько холодного и надменного человека, но он соблюдал всегда изысканную вежливость и казался безупречным джентльменом. Он владел, между прочим, огромной библиотекой, весьма ценной, и не менее ценным архивом. По-видимому, Пушкин получил доступ к этому драгоценному собранию рукописей. Александр Романович Воронцов[594], дядя новороссийского генерал-губернатора, был покровителем Радищева, и Пушкин в своей статье о первом русском республиканце упоминает о переписке с ним вельможи, который «не вовсе чужд был изданию Путешествия». А. И. Герцен[595] утверждал в предисловии к изданию записок Екатерины, что Пушкин «в Одессе собственноручно переписал для себя все мемуары из библиотеки графа Воронцова».

Почему и как этот европейски образованный аристократ, коллекционер и библиофил стал непримиримым врагом поэта?