Жизнь-река

Несколько раз сходил я в Вассино с ружьём — одноствольной курковкой, выданной отцу в служебное пользование. Волков больше не видел, стрелять не пришлось. Ружьё в дороге мешало, набивало плечо, казалось неимоверно тяжёлым. Отказался я от него. И к лучшему. От ружья до беды — одно мгновенье. Нажал на спуск — и вот уже кровь пролилась. Помню, шёл околицей Вассино. Нёс за спиной, как я думал, не заряженное ружьё. Увидел корову. Стоит бурёнка, трётся рогами об изгородь. Дурь на меня нашла: снял ружьё, взвёл курок — не заряжено ведь! Прицелился корове в башку шагов с десяти. Представил: лось стоит передо мной! И словно невидимая рука ствол отвела. В пень прицелился. Нажал на спусковой крючок: бах! От пня гнилушки полетели. Корова, задрав хвост, с мычанием ломанулась через ветхий забор в огород. А я ошалело смотрел на ружьё. Как?! Ведь помню — разряжал! Не разрядил, стало быть…

А в настоящего лося не смог выстрелить. Духу не хватило. По осени это было. Солнце к закату клонилось. Я тихо и не торопясь шёл лесной дорожкой, внимательно оглядывая сбросивший листву поредевший лес. Высматривал косуль, пристально вглядываясь в багряно–жёлтые кусты. Ружьё, заряженное «жаканом», в любой момент готово к стрельбе. Я спустился в лощинку, поднялся на взгорок, в мелкий и густой осинник, и выйдя из него, прямо перед собой шагах в двадцати увидел лося. Огромный, больше рослого жеребца, он живым изваянием застыл на поляне. От неожиданности я присел на колено, выставив ружьё перед собой. Заходящее солнце высветило лоснящийся, тёмно–коричневый левый бок исполина, его белесые ноги, тяжёлые рога, запрокинутые до спины. Бородатая, шевелящая ноздрями морда внюхивается в слабый ветерок, поводит ушами, вслушиваясь в тишину вечернего леса. Какая стать! Какая грация! Сколько могучей силы в тугих буграх мышц! Какая дивная красота предстала моим глазам! Мушка ружья на самом убойном месте — за левой лопаткой. Курок взведён. Палец дрожит на спусковом крючке. Стрельба почти в упор. Промаха не будет. И осечки тоже. Надёжный пулевой патрон в стволе. Мгновение — и лесной великан, вздрогнув, неуклюже завалится на поляне, зеленеющей отавой после покоса. Но я не жму на спуск. Я медлю. Любуюсь несказанным великолепием. Минута колебаний прошла. Кажется, и лосю надоело стоять под прицелом. Он шумно вздохнул и лениво побежал вниз, к речке, выбрасывая длинные ноги совсем как лошадь деревенского пастуха. И подмышками у него всё время ыкало: ык, ык, ык… Лось добежал до густых зарослей вдоль речушки и скоро там во многих местах затрещало, захлюпало: за вожаком пошло стадо. Пол века минуло с тех пор, а увиденная картина, написанная лучшим творцом — Природой, всё ещё стоит в моих глазах. И я благодарю себя за то, что не испортил её выстрелом. Не превратил чудо–красавца в окровавленную, безжизненную тушу с застекленевшими глазами и вываленным из пасти языком, в гору мяса, отвратительно пахнущую внутренностями.

— Спасибо! — говорю я сам себе.

Могло то ружьё и в меня выстрелить «жаканом» с двадцати шагов. Не выстрелило. Плата за плату. Жизнь за жизнь. Я пожалел лося. Природа пожалела меня. Как не вспомнить здесь изречение из Библии: «Щит мой в Боге, спасающем правых сердцем»?! Псалом Давида 4 (5). И вот как Господь уберёг меня.

Я брёл по зимнему лесу на лыжах. Шёл заснеженной дорожкой, той самой, на которой чуть не убил лося. А вот и знакомый осинник. Там, где стоял тот гордый красавец, стожок сена. Я двинулся прямо, взрыхляя лыжами снег и обходя стожок справа. Вдруг у меня с руки упала рукавица. Я остановился, чтобы её поднять. Но что это? Мой живот упирался в какую–то нить. Левый конец шпагата был привязан к колышку у стожка. А правый…Не может быть?! Справа на меня зловеще глядело дуло ружья. К его спусковому крючку тянулся правый конец шпагата. Я похолодел. Не дыша подал тело назад. Верёвочка слегка провисла. С трудом переведя дух, шагнул назад. Лыжной палкой подняв рукавицу, спасшую мне жизнь, подошёл к ружью, слегка потянул за шпагат. Громкий выстрел встряхнул тишину морозного дня, сбил иней на краю стога. Сейчас бы я лежал там вместо косули, на которую насторожил самострел безалаберный отец. Я отвязал ружьё и принёс домой.

— Чудом жив остался, напоролся на шпагат, — сказал я в волнении.

— И чего тебя, раздолбая, понесло туда? — напустился на меня отец. — Делать нечего? Сходи в стайках почисти. Оболтус…

В другой раз это самое ружьё во дворе на стене дома висело. Стволом вниз. Смотрю: курок взведён. Непорядок, так пружина ослабнет. Уверенный, что разряжено, спустил курок. Как оно бахнет у моих ног! Подойди я чуть ближе — ног бы лишился.

Из этого ружья я стрелял больших щук на озере, греющихся на солнце. А в марте утопил его в речке, провалившись на тонком льду в полынью.

Будьте поаккуратней с ружьями. Обращайтесь с ними на «Вы». Они для того и сделаны, чтобы убивать.