Жизнь-река

Ладно, пережил гневную бурю нравоучений, упрёков, назиданий, порицаний и выговоров на педсовете. Вроде все успокоились. Не на долго. «Географичку» из резинки «подстрелил». Имени, отчества этой милой, терпеливой девушки не помню, зато осталась её роспись в аттестате зрелости — Санникова. Выдержке и самообладанию её поражаюсь и поныне. Пришла она той осенью, когда занятия в школе уже начались. Уроки географии мы в шутку называли «посиделками». Новую учительницу географии никто из учащихся всерьёз не воспринимал, не слушал. Каждый, что хотел, то и делал. Лично для меня её уроки были самыми любимыми. Я доставал толстенную книгу о морских приключениях и предавался чтению, невзирая на гвалт, грохот и громкий рассказ учительницы о месторождениях, рудниках и промышленных зонах. Стараясь перекричать класс, она упорно елозила указкой по карте, непонятно кому объясняя значение полезных ископаемых в экономике страны. Мы, понятно, бессовестные были, жестокие и хамоватые. Но и она распустила вожжи с самого начала. Неопытная, романтичная, педагогических книжек начиталась, после института решила нести светоч знаний в сельскую глубинку. Надеялась встретить недотёпистых, простовато–глуповатых деревенских балбесов, любознательных, стремящихся к знаниям. Увидела разухабистых, нагловато–придурковатых разгильдяев, почуявших слабинку. И растерялась.

— Здравствуйте, дети. Давайте, будем знакомиться, — предложила она, в первый раз войдя в наш девятый класс. Это — первая, самая распространённая ошибка начинающих педагогов.

— Давайте! — разом заорали «дети».

— Гусаченко, — назвала мою фамилию. Вместо меня вдруг поднялся Казаков. Шутка классу понравилась. Все заржали. Казаков, вихляясь, состроил рожу, завалился на парту. Смешно бесподобно!

— Казаков! — нервничая, выкрикнула другую фамилию молодая учительница. Мне ничего не оставалось, как встать за Казакова.

— Садитесь, Казаков, а вот Гусаченко сейчас расскажет, что задавал на прошлом уроке прежний учитель. Это была её вторая ошибка. Не следовало сразу обострять внимание на ученике, вольяжно разлегшимся за партой. Ведь явно ничего не знает и требовать от него вразумительного ответа домашнего задания — дохлый номер!

— А я не буду рассказывать, — даже не делая попытки приподняться с места, развязно ответил Казаков и загоготал: он же не Гусаченко! Смешно до опупения!

— Почему не будете?

— Не хочу…

— Тогда, Гусаченко, ставлю вам единицу!

Такого поворота шутки я не ожидал. Заполучить единицу напротив своей фамилии за просто так, нет, это слишком!

— Почему мне кол?! — заорал я, оторвавшись от «Таинственного острова», — Он не Гусаченко, а Казаков!

— Ах, вот как! В таком случае за то, что вы назвались Казаковым, вам тоже единица, — рассерженно ответила учительница. И это была её третья, последняя ошибка, на весь учебный год определившая неуправляемость классом. Неспособность донести знания до учащихся, не имеющих представления о порядочности, чести и совести. И началось!

Мы затопали ногами, задвигали партами, завизжали, а учительница принялась что–то объяснять, тыкать в карту указкой и часто оборачиваясь. Всё! Больше её никто не слушал. И на «посиделках» по экономической географии разве что только не стояли… на ушах!

Больше всех за передней партой разорялся Вовка Дергунов. Громко разговаривал, мешал мне «странствовать по необитаемому острову» вместе с героями Жюля Верна. Я достал из кармана резинку с петельками, надел на пальцы, вложил в неё туго скатанную из бумажки пульку, хорошо растянул, прицеливаясь в стриженый Вовкин затылок, и стрельнул. Пулька просвистела мимо. Учительница в это мгновение обернулась, хотела что–то сказать, и бумажная пулька стеганула её в открытый рот. Нервы «географички» сдали, самообладание покинуло. Она зарыдала и бегом к директору школы. Меня тоже туда. Учительница плачет, я плачу. Доказываю, что нечаянно. Чуть не исключили из школы.

Последним из «побитых» был «литератор». Лысый, сердобольный человечек с академическим знаком на лацкане затасканного, ещё студенческого пиджака. Был он бесконечно добр, обожал поэта Некрасова и сам был похож на его литературного героя Гришу Добросклонова. Всё пытался привить нам любовь к поэзии. Ходил в стоптанных валенках, с шарфом, обмотанным вокруг тонкой шеи. Умница, знаток классики, наизусть читавший «Евгения Онегина». Экспромтом сочинял стихи, любил рифмовать слова. Говорит, например:

— На вопрос ответит Рысякова Алла…

Та молчит, словно воды в рот набрала. Ни бэ, ни мэ, ни кукареку. И литератор выдает «перл»:

Рысякова Алла

Совсем мал–ло!

И вот этот самый «пиит» в валенках до колен и в шарфе был последней каплей, переполнившей чашу директорского терпения.