Жизнь-река

Сказочно–красивые ели медленно проплывают мимо меня. Высокие, стройные, остроконечные, тёмно–зелёные красавицы угрюмой стеной возвышаются над правым берегом Старой Оби. Проплываю, понятно, я мимо них на своём надувном плоту–катамаране. Ландшафт медленно, но меняется. Живописные картины томской тайги, одна красочнее другой, остаются позади. И хотя к вечеру солнце припекло, от его палящих лучей голова прикрыта шляпой–афганкой.

Хвойные космы елей напоминают о Новом годе. О мигающих гирляндах, золотых нитях «дождика», мандаринах, ярких игрушках и серпантинах, бокалах с шампанским, коробках конфет и фейерверках. Но это сейчас… В глуши томской тайги, сумрачно–зелёной, вплотную подступившей к реке. А тогда?

Новый 1958-й год явился мне гирляндой из маленьких лампочек, напаянных во множестве на тонких, длинных проводах, несколько раз обёрнутых вокруг сосны. Лампочки, подкрашенные красками, разноцветно светились на ней. Мне, деревенскому олуху, такая гирлянда казалась чудом. Сделали её два десятиклассника. Сын вассинского участкового уполномоченного милиции Владимир Шабулин и Николай Казаков, будущий лётчик, однофамилец моего одноклассника–разгильдяя. Они долго припаивали лампочки вместе с преподавателем физики Маргаритой Александровной. Шабулин в синих отцовых галифе и Казаков в потертой лётной куртке с паяльниками в руках смотрелись в моих глазах необыкновенными парнями. Продвинутыми — как сказали бы нынешние их ровесники. Я крутился возле них, с завистью наблюдал, как они, непринуждённо разговаривая, разматывают провода. Как хотелось быть похожими на них, уметь делать то, что умели они!

В тот Новый год 1958-го я и одноклассник Вовка Игошин купили маски кота и лисы. Толстый Вовка был кот Базилио, а я лиса Алиса. Вовке мы смастерили бумажную шляпу, воткнули в неё гусиное перо. Обернули деревянную рейку фольгой — получилась шпага. Хвосты сделали из драной овчины. И если Вовка надел рубаху навыпуск, с перевязью через плечо, и с чёрной, как у пирата, лентой на глазу, то я нарядился в цветастое платье, а голову прикрыл платком с кистями. Мы бесились вокруг сосны, плясали, мяукали, заработали призы. Мне достались цветные карандаши «Спартак», альбом для рисования, портретик А. С. Пушкина в овальной рамке, авторучка и кулёк конфет.

Счастливый, я сложил подарки в сумку, но, несмотря на полночь, от ёлки–сосны не уходил. Обилие цветных лампочек завораживало, манило, притягивало. Зачем мне лампочки без батарейки, без фонарика я толком не знал, но преодолеть искушение взять одну с гирлянды не смог. Руки так и тянулись к лампочкам, мерцающим бледно–розовым, синим, красным, зелёным, желтым, фиолетовым светом. Улучив момент, когда возле новогодней ёлки–сосны никто не толкался, я оторвал одну лампочку от провода. Гирлянда мгновенио потухла. Я понятия не имел о последовательном соединении проводников. Оторвал одну — потухли все!

Причину погасшей гирлянды быстро установили, а заодно нашли и виновника малозначительного, но позорного происшествия. Было ужасно стыдно, до слёз. Однако, урок изобличения в краже лампочки мне ещё не пошёл впрок.

Шабулин и Казаков умели не только паять. Оба прекрасно рисовали, и в память о себе решили написать маслом большую копию картины Васнецова «Три богатыря». Огромное, чуть ли не во всю стену полотно установили в фойе школы. Шабулин и Казаков расчертили холст на клетки и принялись копировать. Ящик с большими тубами красок и маленькими тюбиками стоял неподалеку. Я подходил к нему, читал диковинные надписи на этикетках: «Кадмий красный», «Лимонная жёлтая», «Сажа газовая», «Белила цинковые», «Стронциановая жёлтая», «Ультрамарин», «Киноварь». Необычные названия цветов никогда прежде не виданных красок, их ароматно–пьянящий запах будоражили воображение.

Шабулин и Казаков видели, что я беру тубы в руки, рассматриваю с жадным взглядом и блеском в глазах, принюхиваюсь к ним. Ничего не говорили: смотри, не жалко! А тубы жгли ладони. Как не положить в карман несколько штук! В ящике так много красок. Кто заметит пропажу десятка маленьких тюбиков? Так хочется попробовать самому написать картину маслом. И вот в карманах тяжесть от «Зелени изумрудной», «Охры золотистой» и еще целой пригоршни других красок. Незаметно отойдя от ящика с масляными красками, я припустился домой, где меня ждали кисти, старая портретная рама с мешковиной вместо холста и репродукция Айвазовского «Девятый вал», вырванная из журнала «Огонёк». Пылая от счастья, выложил на стол сокровища, добытые столь неблаговидным способом. Разлиновал репродукцию на клетки. Такие же, но больших размеров, начертил на мешковине. Нанёс карандашом рисунок, старательно копируя детали картины. Сгорая от нетерпения, взялся за краски. Получилась мазня.

На другой день директор школы пригласил меня к себе в кабинет и вручил большую плоскую коробку.

— Знаю, любишь рисовать. Вот тебе подарок — набор акварельных красок, — торжественно сказал Николай Иванович. — А школьные тюбики, пожалуйста, верни.