Жизнь-река

…Мартовским воскресным утром последней школьной весны я чудом не утонул. Прихватив отцово ружьё, вышел на лёд широко разлившейся речки Боровушки. Выслеживая зайцев среди тальниковых кустов, незаметно очутился на русле. Тонкий подтаявший лёд проломился подо мной. Я ухнул в ледяную воду. Вынырнул, ухватился за край льдины, навалился на неё, вползая. Она обломилась. Я окунулся с головой. Бешено шлёпая ладонями по воде, среди обломков льда, я продвигался в полынье, пытаясь выбраться на лёд. Прозрачные тонкие льдины, не выдерживая моего веса, разламывались на части, и всякий рапз я глубоко окунался в ледяную купель. Каким–то невероятным усилием удалось дотянуться до тальниковой ветки, подобраться к толстому стволу и вскарабкаться на него. Сидя на ветвях, я отжал воду из одежды. Штаны, телогрейка, схваченные лёгким мартовским морозцем, тотчас превратились в ледовые доспехи. Сожалея об утопленном ружье, я опрометью бросился бежать в бедную избёнку тётки Лены, отцовой родной сестры. Она приняла меня радушно. Уложила на жарко натопленную русскую печь, напоила горячим чаем с малиной. Нет худа без добра. На этой печи нашёл потрёпанную книжку: «Повесть о разорении Рязани Батыем» в переводе Дмитрия Лихачёва. Пока сушилась одежда, прочитал в этой замечательной летописи о подвиге русского богатыря Евпатия Коловрата.

— Кабы не талина, утонул бы, — признался я тётке Лене.

— Твой Ангел–хранитель спас тебя, — перекрестив меня, с улыбкой вздохнула тётка Лена. — Сейчас свечечку зажжём и Господа возблагодарим. И Духу Святому молитву сотворим.

Тётка Лена подошла к образам, зажгла в лампадке маленькую свечку и, часто осеняя себя крестным знамением, зашептала:

— Царю Небесный, Утешителю, Душе истины, Иже везде сый и вся исполняяй, Сокровище благих и жизни Подателю, прииди и вселися в ны, и очисти ны от всякия скверны, и спаси, Блаже, души наша. Благодарю тя, Господи, за счастливое избавление от погибели племянника моего дорогого, дитя неразумного, грехами непорочного, душой чистого и безвинного.

Давно уж нет её в живых. А я как сейчас ощущаю запах ладанки, подвешенной к божнице, вижу трепетный огонёк тонкой восковой свечи, ласковые руки тётки Лены, прикрывающие меня стареньким полушубком. Надеюсь, святая душа этой добросердечной, набожной женщины обитает в Раю. Иначе, кому ж тогда там быть?!

Весной 1960‑го весь мир гудел о подвиге четверых советских солдат. С далёкого курильского острова шторм унёс в океан самоходную баржу «Т-36» с неисправным двигателем. На борту её без пищи и запаса пресной воды 49 дней и ночей боролись за жизнь младший сержант Асхат Зиганшин, Анатолий Крючковский, Иван Федотов и Филипп Поплавский. Пили ржавый отстой из системы охлаждения, ели зубную пасту и мыло, жевали сапоги и мехи гармошки, поджаренные на машинном масле. Спас их вертолёт с американского авианосца. В Сан—Франциско журналисты донимали наших парней вопросами: «Почему, голодая, они не съели друг друга?», на что те гордо отвечали: «Мы воспитаны советским обществом, где каждый человек — друг, товарищ и брат». Волны оторвали баржу от пирса из–за халатности подвыпивших в январскую ночь четверых приятелей, и если бы их нашли в океане наши моряки, не миновать бы солдатикам военного суда. Находясь на борту авианосца, они знали, что по возвращении в Союз им придётся отвечать за разгильдяйство, но мужественно отвергли предложение американского правительства на политическое убежище. В те годы холодной войны накал военных, экономических, научных и других страстей между двумя ведущими странами мира был особенно велик. Инцидент с баржей «Т-36» пришёлся весьма кстати для разрядки напряжённости. Мэр Сан—Франциско вручил участникам вынужденного плавания ключи от города, а Никита Хрущёв наградил всех четверых орденами Красной Звезды. И хотя в прессе их величали не иначе, как героями, наградили не за стойкость и выдержку, а за то, что не поддались на уговоры остаться в Штатах. А вскоре и песенка модная в ход пошла.

Как на море–океане
Тонет баржа с чуваками.
Зиганшин — буги! Зиганшин — рок!
Зиганшин съел один сапог!
А сорок дней не малый срок,
Зиганшин съел второй сапог!

…Что ещё могу припомнить о той последней школьной весне? Обширные поля, распаханные по осени и ещё не просохшие после паводков и дождей…

Журчащие в канавах ручьи…

Разноголосица птиц в колках и перелесках, мимо которых в слякотное майское утро, по раскисшей от моросящих дождей просёлочной дороге я тащился в осточертевшее Вассино. Чапал по грязи, согнувшись под увесистой сумкой со снедью, мечтая о Тоне, о службе на флоте, о мореходке, о дальних странах. Шлёпал тяжёлыми сапогами по лужам, монотонно отматывая в унылой лесостепи свои утомительные километры.