Жизнь Рембо

P.S. Чулки бесполезны. Я продам их где-нибудь».

Письмо Рембо удивительно похоже по тону и содержанию на сообщение, которое пришло вместе с чулками. В самых последних горестных жалобах из дома скорби мадам Рембо, которую вполне можно было назвать богатой, все еще играла роль бедной фермерши, заламывающей руки по поводу уборки урожая в дождливую погоду:

«У нас еще зима. Очень холодно. Пшеница вся пропала. Ничего не осталось, и поэтому вокруг запустение. Что станется с нами, никто не ведает.

Au revoir, Артюр, и, прежде всего, береги себя и немедленно напиши мне расписку за посылку, которую я послала.

В[дова] Рембо».

Перед лицом такого несовместимого сходства воссоединение будет нелегким.

В конце концов Рембо выпала возможность забронировать место на пароходе под названием L’Amazone («Амазонка»). Он отплыл из Адена 7 мая 1891 года.

Поездка длилась тринадцать дней.

На этот раз Рембо не вел дневника.

Глава 39. «Свирепый калека»

Я вернусь с железными мускулами…

Дурная кровь, Одно лето в аду

Рембо был принят в Hôpital de la Conception (больницу Непорочного зачатия) в Марселе 20 мая 1891 года и помещен в палату на первом этаже: «Raimbaud, Артюр, 36 лет, торговец, родом из Шарлевиля, проездом»[929].

Первоначальный диагноз – néoplasme de la cuisse (неоплазия бедра) – показал, что болезнь распространилась на бедро[930]. В этом и последующих сообщениях предполагался тип рака костей, вероятно остеосаркома[931]. Успех лечения по-прежнему зависит от раннего хирургического вмешательства.

Через день после прибытия Рембо написал домой. В его письме появились признаки смятения: день недели не согласуется с датой, да еще зловещая путаница с ногами – Рембо пишет, что прооперирована левая нога, тогда как известно, что больна правая. Впервые в жизни он взывает к состраданию: «Это должно продолжаться в течение долгого времени, если из-за осложнений не возникнет необходимость отрезать ногу. Что бы ни случилось, я останусь калекой. Но я сомневаюсь, что я дождусь. Жизнь стала для меня невыносимой. Как я несчастен! Каким несчастным я стал!»

На следующий день в фермерский дом в Роше была доставлена телеграмма: «Сегодня ты или Изабель приезжайте Марсельским экспрессом / понедельник утром мне будут ампутировать ногу / риск смерти / серьезные дела нужно уладить / Артюр Больница Непорочного зачатия / Ответьте».

Ответ мадам Рембо пришел в тот же вечер: «Выезжаю / Прибуду завтра вечером / Мужества и терпения».

Рембо все еще не выказывал никаких признаков обратить свои жалобы к высшим силам. Он не просил, чтобы пригласили священника. Единственный обряд, которому он покорился, был ритуал операционной, вместо распятия и кропила щипцы, ранорасширители и дренажные трубки; антисептический раствор и обработанные карболкой губки; лоток для жгута, скальпели, ножи и лучковая пила.

В среду 27 мая два врача и два практиканта выполнили необратимую операцию.

Сама операция была сравнительно несложной. Благодаря Крымской и Франко-прусской войнам в искусстве ампутации был достигнут большой прогресс[932]. Выживаемость была высока, о чем свидетельствует огромное количество ветеранов-калек. Изабель отправила ободряющее письмо, в котором она описала очень бодрого и веселого безногого, который часто проходил, прихрамывая, мимо ее окна: его деревянная нога не мешает ему быть «самым неутомимым танцором на сельских fêtes (праздниках)».

Для Рембо ампутация ноги была худшим, что могло с ним случиться. В его враждебных отношениях с собственным телом его ноги 41-го размера всегда были излюбленным исключением: средством спасения и посредниками между ним и твердой землей, неутомимые труженики, они по праву заслуживали комфорта и уважения:

И окруженный фантастичными тенями
На обуви моей, израненной камнями,
Как струны лиры, я натягивал шнурки.

(«Богема»)

Культя оказалась удручающе короткой.

Шесть дней спустя кровотечение прекратилось, и он смог послать письмо губернатору Маконнену, объявив о возвращении в Харар «через несколько месяцев», чтобы «торговать, как раньше».

Рана быстро зарубцевалась, но другая, более старая рана гноилась. Мадам Рембо уехала от него в полдень 9 июня: «Я собиралась уехать сегодня, – говорила она Изабель 8-го, – но меня поколебали слезы Артюра».