Жизнь Рембо

Но когда специально заказанная нога прибыла в коробке, которую приняли за гроб, Рембо смотрел на нее в отчаянии. «Я никогда не буду ее носить, – сказал он. – Все кончено, все кончено. Я чувствую, что умираю».

Тем временем другой Артюр Рембо вел весьма насыщенную деловую жизнь. Revue de Évolution sociale, scientifique et littéraire («Ревю социальной, научной и литературной эволюции») запускало серию Poets and Degenerates. Какой-то врач предложил свое мнение эксперта об отсутствующем поэте: Рембо был явно помешан, заявил он, проанализировав поддельные стихи из Le Décadent[953].

Но где же сейчас этот сумасшедший? До Парижа доходили противоречивые слухи. Джордж Мур, который видел несколько «прекрасных» стихов под «странными названиями», слышал, что автор «Одного лета в аду» наверное, все-таки существовал, но теперь пребывает в каком-то отдаленном месте: «Он покинул Европу, чтобы замуровать себя навечно в христианском монастыре на скалистом берегу Красного моря; там он был замечен копающим землю, для благодати Божией»[954].

Из всех воображаемых Рембо этот был ближе всего к своему дому. «Одинокая фигура, копающая землю в восточных сумерках», также существовала в воображении Рембо. Через больничное окно он следил за передвижениями солнца по небосводу и жаждал уехать в Ниццу, Алжир или Аден, да хоть на покрытое костями побережье Обока… Если бы Изабель согласилась последовать за ним за границу, он мог бы попробовать уехать.

К 5 октября медсестры перестали менять ему простыни. Любое движение причиняло ему боль. Его левая нога была холодной, одно веко закрыто. У него было сердцебиение и запор. «По ночам, – рассказывала Изабель матери, – он лежит мокрый от пота и сдерживает себя, чтобы не прибегать к услугам ночной сестры».

После наступления темноты с ним творилось что-то ужасное: «Он обвинял сестер и даже монахинь в гнусностях, которых просто не могло быть. Я говорю ему, что это ему, наверное, приснилось, но он не верит и обзывает меня дурой и простушкой».

Рембо понимал, что он не поправится. Изабель бегло проинструктировали и оставили, чтобы ухаживать за ним. Она купала его и втирала мазь в его тело. По его просьбе она обрила ему голову, чтобы медсестры со своими ножницами оставили его в покое. Время от времени она прикрепляла электроды и пыталась оживить омертвевшую руку.

Несмотря на весь ужас и расходы, Изабель наслаждалась новым видом счастья. Несчастье Артюра дало ей возможность впервые в жизни вырваться из дома. Его разговоры, которые колебались от пророчеств до непристойностей, распахнули окно в более широкий мир. В Марселе, где «всегда ослепительно солнечно» и где на прилавках громоздятся «лавины фруктов всякого рода», она испытывала незнакомое ощущение, что с ней обращаются как со взрослой женщиной: «Сюда стоит приехать, если кто-то хочет увидеть и почувствовать себя уважаемым и даже заслуженно почитаемым. Какое различие между утонченными манерами этого места и диким хамством прекрасных молодых людей из Роша! […] И поскольку я разговариваю только с более старшими людьми, никто не может сказать мне ничего неприятного».

Свой тридцать седьмой день рождения Рембо провел в агонии. Обрубок ноги распух, между бедром и животом появилась опухоль огромного размера. Врачи из других учреждений приходили, чтобы посмотреть на нее.

Больничный священник, по словам Изабель, был более сдержан. Видя позывы рвоты и плевки, он не решился предложить исповедь «из страха невольной профанации»[955]. Нельзя проводить последний ритуал, если больного вот-вот вырвет на Святые Дары.

Единственное утешение Рембо находил в ночных инъекциях морфина. В бреду он иногда называл сестру Джами. Он хотел оставить своему слуге 3000 франков, а еще чтобы его тело перевезли в Аден, где кладбище расположено на берегу моря. Но, видимо, он оставил эту идею, чтобы не причинять неудобств своей сестре.

Это была не та среда, в которой могла бы процветать истина. В письме матери Изабель уподобляется кукушке, сидящей на яйцах и обманывающей самое себя:

«Да будет благословен Бог тысячу раз! В воскресенье я испытала самую большую радость, какую я когда-либо могла испытать в этом мире. Тот, кто лежит умирающий рядом со мной, больше не бедный несчастный распутник, а праведный святой мученик, один из избранных!

[…] Когда священник уходил, он сказал мне со странным и тревожным выражением лица: «Ваш брат имеет веру, дитя мое… Воистину, я никогда не видел, чтобы так верили!» […]

И [Артюр] сказал мне так же горько: «Да, они говорят, что верят, но они лишь притворяются обращенными в веру, чтобы люди читали то, что они пишут. Это коммерческая уловка!»

Это удивительное письмо датировано 28 октября 1891 года, что означает, что Изабель пребывала в состоянии исступленной радости в течение трех дней (28 октября было средой).