Жизнь решает все

— Жарко, — согласился Ырхыз, разглядывая гостя. Поднял было руку, опахальщиков подзывая, но Лылах остановил.

— Не надо. Пусть бы совсем ушли, чтоб можно было поговорить людям разумным и достойным.

В скором времени комната опустела.

А и скромно живет наследник престола, мог бы и большего потребовать. Хотя вряд ли б дали. Нищ он и бессилен, и потому Урлака держится, к Кырыму прислушивается. Плохо это, но иначе вряд ли выйдет. А если и выйдет, то не сразу.

— Слушаю тебя, любезный Лылах. Как-то прежде ты в гости не захаживал.

— Заботы мешали, — Лылах втихую разглядывал тегина, приметив, кроме бледности, синеватые, нездоровые круги под глазами. Но в остальном-то вроде и нормален: и взгляд ясный, и говорит спокойно, и слушать готов, чего прежде за ним не водилось. Вот уж верно, учится: не по годам, но по дням. Давно пора бы.

— Заботы же к вам и привели, мой тегин, — сказал Лылах.

— Говори.

— В своем ханмате и на Ольфийском посаде Урлак-шад людей собирает.

Медленный кивок, но по лицу не понять, знал ли об этом. Должен бы и знать и даже рассчитывать на этакую поддержку. И думать, чем за нее платить придется. С его норовом возможно, что и головой. Лучше бы чужою.

— В Гаррахе посажный встречался со стариком Ум-Пан.

Еще один кивок, на сей раз быстрый, раздраженный, дескать, эта тема неприятна. Что ж, нынче приятного и вовсе осталось мало.

— А светлейший Кырым-шад эман закупает так, будто тот снова вот-вот иссякнет.

Лылах позволил себе засмеяться, но тегин шутку не поддержал.

— Зачем ты мне это говоришь? — Ырхыз смотрел в глаза с вызовом. — В друзья набиваешься? Или заботу проявляешь? Отчего вдруг? Прежде ты был ко мне равнодушен.

— Много лет назад ясноокий Тай-Ы был молод и полон сил. Он собирался править долго, очень и очень долго, так долго, что некий мальчишка был вовсе и не нужен. Кстати, змеиным выродком его впервые назвал именно каган, разумея, естественно, мать ребенка и весь ее род.

Потемнели глаза. Вспыхнет? Сдержится? Сдержался, ничего не сказал, только кольцо свое закусил, сам себе рот затыкая.

— Ему бы умереть, дети вообще мрут часто, но вот ведь странность — выжил.

— Твоя заслуга? — вопрос, а звучит, как обвинение.

— И моя тоже. Наират не может рисковать. Пустой трон — это война. Даже занятый — все равно война, если сидит на нем не потомок Ылаша, залогом права которого его кровь и его предки.

Пока говорил, в горле пересохло, а вода закончилась, только виноград остался, мелкий, кислый, которым только дураков да карликов потчевать. Ну, Лылах-шад, коли нужно, и дураком побудет. Кем угодно, лишь бы сдобрить чужую круто заварившуюся кашу собственными специями.

— Урлак это знает. Он посадит тебя на трон, а потом станет править, сначала при тебе, после, глядишь, и при сыне твоем.

— У меня нет сына.

— Будет, — пообещал Лылах-шад. — Урлак и Кырым о том позаботятся.

— А ты, — после некоторой паузы сказал тегин. — Чего хочешь ты?

— Того же, что и всегда, мой тегин. Мира и спокойствия Наирату. А это возможно лишь когда трон под правителем крепок. И потому умоляю прислушаться к советам.

Синие и желтые бабочки сплелись крыльями в крупный шар, внутри которого трепетало пламя. Изломанный стеклом и металлом огонь выбирался из-под колпака лампы, рассыпаясь по ковру и стене разноцветными пятнами. Пятна плыли и покачивались, голова кружилась. Лежала на скользком, горячем меху, но все равно кружилась.

«…круг — есть символ мироздания, бесконечности и непрерывности любой из цепей, будь то цепь жизни, материи или же энергии, включая эман…»

Элья моргнула, разом вспоминая, что произошло. Подземелье, стена, попытка разрушить преграду, и нити, рвущиеся под ее прикосновением. Голоса чужой жизни. И эман потоком.

Руки горели. Спина горела. Кожа слезала, а голоса говорили-говорили и, так и не наговорившись, прочно обосновались в Эльиной голове, продолжая зудеть. Только теперь расслышать их не удавалось. Так, мошкара звенит, а чего ей надо — не понять.

— Заткнитесь, — сказала Элья, окончательно приходя в сознание.

— Очнулась? — поинтересовался Ырхыз и, не дожидаясь ответа, сунул в рот флягу с кислым молоком. — Пей. Вайхе сказал, что это — самое лучшее средство. Тебя вывернет и станет легче.

Вывернуло. Легче если и стало, то ненамного.

— Я думал, что ты умрешь, — Ырхыз подал мокрые полотенца. — Впредь ты не должна делать того, от чего можешь умереть. Я запрещаю.

Помог сесть, накинул на зудящие плечи одеяло — несмотря на жару, Элью знобило — и сказал.

— Приходил Лылах. Знаешь, если все на самом деле так, как он мне говорит, то получается, что Кырым врал. Я хотел позвать хан-кама к тебе, но теперь думаю, правильно, что не позвал. Ты встать сможешь?

— Нет, — честно ответила Элья и снова легла. Когда лежишь, то комната не так перед глазами скачет, а лампа в желто-синих бабочках даже приятна.

— А завтра? Я хочу знать, что там, за стеной. Если Лылах не врет о том, что Кырым врет, то скоро я стану каганом. Очень скоро. И тогда как раз очень не скоро получится под землю.

— Завтра попробую.

Кивнул, намотав светлую прядь на палец, и поделился мыслями: