Попытки понять и критически отнестись к произведениям классической русской литературы сопровождаются чтением критических статей Белинского, Добролюбова, Михайловского… Скабичевского, отдельных книг Овсянико-Куликовского, Ал. Веселовского, Бородина, сборника Зелинского с критическими статьями о Тургеневе. Стремление осмыслить явление классической литературы XIX в. на современном уровне приводит к поискам основательных трудов. Такими являются книги Андреевича (Соловьева) «Опыт философии русской литературы», Иванова-Разумника «История русской общественной мысли» и позже – Овсянико-Куликовского «История русской интеллигенции», которую я воспринял как откровение – на веру, без критического подхода. В записной книжке за 1907 /08 г. содержится конспект введения и первых трех глав этой книги. Чтобы узнать, что можно прочитать для освоения развития литературы, отыскивается или покупается брошюрка Малинина «Что читать по русской литературе XIX в.». Судя по заметкам в записных книжках того времени, привлекает творчество Тургенева, в частности, его повести и рассказы с описанием фантастических явлений жизни.
Из западноевропейской литературы возникает интерес к произведениям Мопассана, составляется погодичный их список; к Виктору Гюго, который мало был известен (в приложениях к «Вокруг света» за 1901 г. был помещен его роман «Ган-исландец»). Занимало также развитие символизма во французской литературе в стихах Бодлера (в переводе его стихов из сборника «Цветы зла») и Верлена.
В 1907 /08 г. внимание мое и гимназистов всего класса привлек роман «Санин» Арцыбашева… На меня и на ряд моих неразвращенных товарищей «Санин» произвел впечатление не своей аморальной стороной, а попытками осмыслить вопрос «Как жить?». Уже раньше мне были известны размышления Арцыбашева на эту тему из его рассказа «Смерть Ланде».
Необходимо подчеркнуть, что гимназическая программа по литературе завершалась изучением творчества Пушкина, Лермонтова и Гоголя, хотя в новейших учебниках давались очерки творчества и позднейших русских писателей, до Льва Толстого и Достоевского; но учебного времени на их изучение обычно не хватало. «В этом я и ряд моих товарищей шли впереди того, что преподавалось в 6-м классе гимназии», – заключает Позднеев.
Можно без устали читать довольно сухие записки Позднеева, поражаясь духовной разносторонности и стремлению к познанию этого гимназиста и его товарищей. Чтобы не умножать цитирование, заключим его следующим: «Для 7-го и 8-го классов был характерен интерес к философии, что было связано с выбором нами жизненного пути. С философией Локка мы познакомились при прохождении истории, как важным этапом в развитии культуры. Толкало наш интерес к философии изучение психологии… В записных книжках наряду с книгами художественной литературы упоминаются книги по психологии: «Этика» Н. Киреева, «Сущность анархизма» Эйцбахера, «Анархизм и наука» Кропоткина, «Народничество и марксизм» Розанова, «Происхождение семьи, частной собственности и государства» Энгельса, «Сила и материя» Духнера и т. д. В сохранившихся отрывках общих тетрадей содержатся рассуждения на темы: о смысле жизни, об отношении к религии, критика собственной сущности, черт характера; сжатое изложение отдельных статей, конспекты докладов на отдельные темы («Общественное самосознание русского общества в 1820–1840-х годах», «Роль общественного мнения в жизни личности» и др.), критические выписки («Родовая теория» С. Соловьева, «О правде» Эльбахера), выдержки из Лессинга. Словом, 7-й класс характеризуется сомнениями, поисками, которые, однако, не мешают жизнелюбию и старанию расширить область познания в науке, литературе, искусствах, что сопровождалось разбрасыванием, хотя из сочинений Иванова-Разумника уже было вычитано решение по вопросу о специализации и широте охвата жизни. Нужно специализироваться в одной области, охватывая широко другие» (138, с. 45–46, 54, 86, 89–90, 94, 104, 105–108, 134–135).
Много пишут о своем чтении, его осмыслении и размышлениях в гимназические годы П. Н. Милюков, В. Г. Короленко, которые обильно цитируются в этой книге.