Жизнь с нуля

– Почему? – спросил я и, с целью затемнить тот факт, что следующий день, 25 мая, почти наверняка станет для моего отца последним, высказал нелепое предположение: – Ты не любишь свой день рождения?

– М-ммм…

– А я свой обожаю! Я всегда получаю в подарок чего-то неожиданного.

– Не «чего-то неожиданного», а «что-то неожиданное». Черт возьми, Морти, тебе не кажется, что к двенадцати годам ты уже мог бы научиться говорить правильно?

– Вот и у тебя завтра будет какой-нибудь сюрприз! – быстро сказал я, чтобы сменить тему.

Говоря это, я имел в виду портсигар, который смастерил для него своими руками из старой коробки из-под заплаток для велосипедных шин фирмы VELOX – я нашел ее в чулане, перекрасил в кроваво-красный цвет и вывел золотой краской его инициалы: М.Н. То есть Мори Негруполис (мы всегда произносили «Негруполис» вместо «Некрополис». И не следует осуждать нас за это, хотя, как я выяснил впоследствии, одно время фамилия моих предков звучала именно так: «Некрополис». Согласитесь, у семьи, в которой все представители мужского пола отбрасывали коньки на середине дистанции, фамилия Некрополис выглядела бы назойливой тавтологией).

Я повторил наигранно веселым тоном:

– И еще какой замечательный сюрприз! Вот увидишь!

– Этого я и боюсь, – вздохнул отец.

В дальнейшем он смог констатировать, что был совершенно прав.

Я, впрочем, тоже смог в этом убедиться, ибо в 11:01 следующего дня мой покойный родитель уже утратил возможность порадоваться тому, что интуиция не подвела его. Он едва успел полюбоваться чудесным красным портсигаром – и тут же рухнул во весь рост на кафельный пол кухни.

Когда доктору вдвоем с соседом после долгих усилий наконец удалось перевернуть его лицом вверх (а весил он немало), оказалось, портсигар так сильно вдавился ему в лоб, что среди чешуек не успевшей просохнуть кроваво-красной краски можно было четко различить две последние буквы слова VELOX в зеркальном отражении – XO. И вид этих букв, отпечатавшихся на отцовском лбу как на бутылке коньяка шестилетней выдержки, ужаснул меня больше, чем все остальное.

И теперь коробки с заплатками для велосипедных шин и бутылки с выдержанными винами внушают мне панический страх – к счастью, подобные фобии не так осложняют жизнь, как страх, вызываемый голубями или любителями бегать трусцой.

* * *

Итак, мой отец Мори, сын Мориса, внук Морена и правнук Морвана, покинул этот мир… В их роду все мальчики (по одному в каждом поколении) не только обречены на раннюю смерть, словно зараженные чумой крестьяне в Средние века, но еще и получают имена, начинающиеся на «Мор», в то время как имена их сестер (если таковые появляются на свет) всегда начинаются на «Жи».

Когда-то давно, в незапамятные времена, один из моих предков, по-видимому большой остряк, придумал забаву: подбирать своим детям имена по определенному принципу.

Мор, Жи… Мор. Жизнь. Ха-ха-ха!

Ну очень смешно. Обхохочешься.

Возможно, своей шуткой он, сам того не желая, предопределил нашу судьбу: какой-то злой дух услышал его и решил уменьшить продолжительность жизни у всех мужчин нашего рода, одновременно увеличив ее у женщин: все наши родственницы доживают минимум до девяноста восьми лет. А Жизель, сестра моей прабабушки, скончалась в сто четыре.

Так или иначе, но с тех пор это стало у нас семейной традицией. А семейные традиции, сколь бы они ни были удручающими, надлежит блюсти. Поэтому у меня в роду были Жизели и Жиллианы, одна Жислена, одна Жискарда, целый букет Жинетт и две или три Жильберты, а с другой стороны – Мордриерны, Морисы, Морганы, Морваны, Мори и один-единственный Мортимер, он же Морти, иначе говоря, я сам.

Мне кажется, что имя Мортимер звучит властно и четко, как приказ.

Ну давай же, Морти, умирай!

Еще немного – и приказ будет выполнен.

О бессоннице у шиншилл и о последствиях, какие, к несчастью, она иногда вызывает

В день смерти отца его старшая сестра, тетя Жизель, к полудню явилась за мной – ее даже не пришлось вызывать. Я ждал ее в передней, чинно сидя на чемодане, который отец заботливо уложил для меня накануне. Тетушка утерла набежавшую слезу, крепко сжала меня в объятиях, и мы ближайшим поездом поехали к ней. В предвидении рокового события она заблаговременно приготовила для меня комнату. Мы не присутствовали на похоронах – тетя считала, что я еще не дорос до таких развлечений, а она, со своей стороны, повидала их больше чем достаточно.

Тетя была женщина грустная, хоть и упитанная, что опровергало все известные стереотипы о цветущих, вечно жизнерадостных толстяках. Она одевалась в бежевое, выглядела старше своих лет, ела очень немного и часто вздыхала.

Воспитательницей она была разумной и уравновешенной, если не считать кое-каких устойчивых фобий и суеверий.