Жизнь – сапожок непарный. Книга первая

Но я увидела, я поняла, что надежд и правды в маминой некатегоричности неизмеримо больше, чем в её уклончивых словах. Она надеялась именно на выгодное замужество старшей дочери. Маминым словам я сказала «спасибо», скрыв, что сумела за ними прочесть. Моё «не могу» разрывало меня на части. Переступить его я оказалась не в силах.

* * *

Ещё в школе по книге «Занимательная грамматика» я научилась, приблизив текст к уровню глаз с наклоном на сорок пять градусов, читать суженные, вписанные в круг буквы. Написанное таким способом письмо пришло от Серебрякова из Крыма. Кроме привета и сообщения о погоде, там не содержалось ничего. Ему было важно, напоминая о своём существовании, держать меня в состоянии постоянного страха.

Недели же через две тётя рассказала, что в квартиру позвонил мужчина, одетый во всё кожаное, и принёс убитого зайца. Через час позвонил Серебряков:

– Я был на охоте, и мой шофёр должен был завезти вам подарок.

Олицетворявший какую-то абракадабру жизни, убитый заяц производил тягостное впечатление. Я не знала, что ответить Серебрякову. Но расхрабрившаяся мама неожиданно выхватила у меня трубку:

– Приглашаю вас на зайчатину!

Всё рассказанное мною о Серебрякове казалось ей неубедительным. Она хотела сама составить впечатление о непонятном субъекте.

Серебряков приехал с «двоюродным братом» (так он отрекомендовал спутника, носившего три шпалы в голубых петлицах военного мундира). В презент была привезена коробка дорогих конфет и бутылка шампанского. Я смотрела, как оба, раздеваясь, водружали на вешалку – один своё коричневое, драповое, надушенное пальто, другой шинель, и опять чувствовала, как всё в душе пустеет и почва уплывает из-под ног.

– Вы говорили дочери, что знали моего мужа, но я вас никогда не видела, – начала мама.

Тщетно было бы ожидать от него смущения. Серебряков легко и добродушно отвечал:

– Ну, мы с ним преимущественно встречались на службе. А у вас я как-то был. Был. Вы, наверно, запамятовали.

И Серебряков принялся живописно рассказывать об охоте: о токовании и повадках глухарей, о том, как приходится, затаив дыхание, выжидать, пока не выследишь тетёрку, или утку, «или вот зайца». Напротив матери с тремя дочерьми сидел совсем не страшный человек и увлечённо расписывал утреннее пробуждение леса, а во мне только креп страх. Если бы он взял и сказал: «Да, да, следим за вами, наблюдаем», было бы куда легче. Пусть мучительно, но перенесла же я вывод НКВД: «Она не может хорошо относиться к советской власти».

– Несимпатичный человек, – только и сказала мама после визита Серебрякова. – Нет, я его никогда раньше не видела. Не помню. Кто он? Что ему надо?

Соседка рассудила по-своему: «Он просто влюблён в Тамару. И какой респектабельный мужчина!» Мне часто говорили в ту пору: «У тебя чересчур обострённое восприятие всего. Мистическое чутьё мешает тебе жить». Мистическое? Чересчур? Но люди, которые вызывали это «чересчур», были реальны, назойливы и неприятно активны. Почему окружающие так слепы?

Я больше ни с кем и ничем не делилась. В одиночку пережила и то, что случилось вскоре. Возвращаясь из института домой в трамвае, я выронила рукавичку. Сидевший рядом человек молниеносно поднял её. И только я хотела сказать: «Спасибо!» – как он внятным шёпотом процедил: «Нельзя быть такой рассеянной, Тамара Владиславовна!» Я в испуге глянула на него. Нет, нигде раньше я этого человека не встречала. Даже тип такого рода людей был мне мало знаком. Откуда он меня знает? То же, серебряковское «Тамара Владиславовна». Кто он? Его стёртое лицо было уже отрешённым, будто совсем не он только что назвал меня по имени и отчеству. На секунду показалось, что это слуховая галлюцинация. Но я уже была в состоянии понять, что сказанное – личная прихоть шпика. Догадывалась о том, что, нарушая инструкцию, он сам себе позволил насладиться эффектом моей растерянности. Не рыцари, а филёры перекочёвывали в мою жизнь из книг. И мне ночами стало сниться, что меня гонят и травят, как на охоте.

Тяжело было перенести визит Серебрякова, происшествие в трамвае. То, что произошло вслед за этим, оказалось ещё больнее.

Моя сокурсница Ирочка Шарнопольская пришла ко мне однажды с двумя своими земляками из Севастополя. Оба Миши учились в Ленинградской военно-морской академии. Старший из них, Миша Карпов, стал часто заходить к нам. Не слишком разговорчивый, всегда жадно хватавшийся за книжки, просидев в воскресенье пару часов, просил разрешения прийти в следующее. Ему явно нравилось бывать в нашем доме. Мама часто говорила: «Славный человек Миша!» Он и вправду был славный. Простой и цельный. Очень какой-то надёжный. Иногда, взяв коньки, мы вместе отправлялись на стадион. И вот он пришёл чем-то очень расстроенный. Попросил выйти с ним на улицу.

Наперекор ветру мы дошли до сфинксов на набережной, и Миша без пауз выпалил:

– Мне в академии велели выбирать: или вы, или академия!

Я поторопилась выговорить:

– Вы всё правильно решили, Миша. Конечно, академия.

– Понимаете, моя мать возлагает надежды на меня…