Жизнь Шаляпина. Триумф

Осенью я тебе пришлю мои фотографии Бориса Годунова и некоторые статьи журналов о Борисе, а теперь я еще не знаю хорошо и точно, что писали, – знаю только, что писали много.

В Париже я пел в граммофон, и пластинки мои вышли замечательно хорошо. Я просил фирму «Граммофон» послать тебе на Капри машину и диски и уверен, что они все это сделают, – предупреждаю тебя, что платить им ничего не нужно, а когда получишь, послушаешь, черкни мне твое впечатление в Буэнос-Айрес – Театр Колон.

Мария со мной не поехала, а осталась дней на десять в Париже, так как очень захворала. Прошу тебя, передай мой привет и поцелуй ручку Марье Федоровне, а тебя целую крепко я, твой Федор».

Три месяца Федор Шаляпин с триумфом выступал в огромнейшем оперном театре «Колон»… Небывалые сборы, бурные овации и рукоплескания сопровождали каждый спектакль с его участием. Довольный успехом, после пятнадцати спектаклей, преимущественно в «Мефистофеле» и «Севильском цирюльнике», с большими деньгами Шаляпин возвращается в Европу, побывал в Париже, несколько дней провел в Аляссио и 26 сентября прибыл в Москву.

Часть пятая Дон Кихот – последнее творение гения

Глава первая Юбилей Художественного театра

14 октября 1908 года Федор Иванович, побывав на репетиции «Бориса Годунова» в Большом театре, вернулся домой и прилег отдохнуть и собраться с мыслями: сегодня предстояло ему выступить на юбилее Художественного театра, приглашали, звонили, а на рояле лежало поздравительное письмо Сергея Рахманинова, его же необходимо было «озвучить», пропеть на торжественном чествовании друзей-художественников. Подложил под голову подушку и растянулся во весь рост, отдыхая душой и телом в эти короткие минуты. Сначала делал вид, что дремал, когда приоткрывалась дверь и заглядывала Иола Игнатьевна, а потом и в самом деле задремал… Шум за дверью вскоре разбудил его: дети собрались под дверью и доказывали друг другу, что нельзя беспокоить отца: «Мама сказала, что пусть отдохнет, ему сегодня выступать». Раз мама сказала, значит, сейчас уйдут, знают, что мама не любит дважды повторять свои указания. Видимо, так и надо, а то сядут на шею и будут погонять.

Хотелось встать и схватить их всех в охапку, потискать, покричать с ними, порассуждать на детские темы, но что-то снова подтолкнуло его на диван, и он, подставив себе под ноги скамеечку, стал размышлять… «Вот, пожалуй, почему я так быстро проснулся: ногам неудобно было свисать с дивана, а не детская возня за дверью. Может, еще посплю…» Но заснуть еще так и не удалось… думы, думы стали одолевать его. Столько накопилось за эти две недели пребывания на родине, столько встреч, разговоров, свиданий то в Большом театре, то за карточными столами, то в ресторане… И в обычные-то дни знакомые так и прилипали к нему, а тут, после стольких месяцев отсутствия, знакомые, друзья, товарищи по работе подолгу расспрашивали о его поездках, выступлениях, впечатлениях. Да мало ли о чем спрашивали. И сам он тоже жадно впитывал любые новости о жизни Москвы и Питера.

Особо тревожный характер носили разговоры о недавней революции, во многих еще не остыла ярость против бомбистов, анархистов, которые на несколько лет задержали державную поступь России на мировых рынках. И конечно, война с Японией, отголоски которой все еще давали о себе знать. Вроде бы удачный мирный договор, заключенный в Портсмуте, скрашивал позорные страницы российской истории, но война закончилась тогда, когда Российская империя только начинала по-настоящему разворачивать свои войска и перестраивать свою экономику на военный лад, а Япония уже истощила свои ресурсы. И в Европе, как и в Америке, знали об этом… Как знали и о том, что на японские деньги революционеры содержали свои тайные притоны, изготавливали бомбы и прочие снаряжения, предназначенные для расшатывания государственных устоев России. И не только японские деньги действовали в России. Как уверяли многие его знакомые, Франция отказала в займе лишь потому, что письма и донесения вожаков революции, в большинстве своем евреев, своим родственникам в Париже, возбудили против России всю печать, а тем самым и общественное мнение вообще. Говорили, что еще год тому назад Берлин был переполнен русскими дворянскими семьями, бежавшими из Прибалтики, пятьдесят тысяч оказалось в Берлине, двадцать тысяч в Кенигсберге, многие тысячи в других провинциальных городах Пруссии, Познани и Силезии.