Жизнь Шарлотты Бронте

Приход Халифакса соприкасается с приходом Брэдфорда, в состав которого входит церковь Хауорта, и оба расположены в безлюдной гористой местности. Благодаря обилию угля и множеству горных ручьев край этот благоприятен для развития мануфактурного производства, и, как я уже сообщала, местные жители столетиями занимались ткачеством, а также сельским хозяйством. Однако торговый обмен долгое время не способствовал проникновению удобств цивилизации в эти далекие деревни и беспорядочно раскиданные поселения. В своей «Жизни Оливера Хейвуда»[13] мистер Хантер цитирует фразу из воспоминаний некоего Джеймса Райтера, жившего в царствование Елизаветы, и фраза эта не потеряла актуальности и по сей день: «Они не заискивают ни перед кем и не упражняются в любезности, следствием чего является их мрачный грубоватый юмор, и чужеземец будет шокирован тоном вызова в каждом голосе и свирепостью каждого облика».

Даже в наши дни приезжему стоит лишь задать вопрос, чтобы получить сварливый ответ, если его вообще удостоят ответом. Иногда мрачная грубость превращается в чистой воды оскорбление. Однако если «приезжий» обладает чувством юмора или просто, как само собой разумеющееся, воспримет эту нелюбезность и сможет пробудить в них подспудную доброту и гостеприимство, то в них обнаружатся верность и щедрость, и на них безусловно можно будет положиться. В качестве небольшой иллюстрации неотесанности, свойственной всем классам в этих отдаленных деревнях, я могу привести маленькое приключение, произошедшее со мной и с моим мужем три года назад в Аддингеме[14], одной из деревень в нескольких милях от Хауорта, пославших воинов на знаменитую старинную битву на поле Флодден.

Проезжая по улице, мы увидели, как в дом прямо перед нами, пошатываясь, ввалился один из тех вечных неудачников, которых как магнитом притягивают всяческие несчастья: его угораздило прыгнуть в протекавшую сквозь деревеньку речку как раз в том месте, куда выбрасывают битое стекло и бутылки. Он был голый и в крови почти с головы до пят, кроме пореза на руке, у него была полностью вскрыта артерия, и ему грозила вполне вероятная смерть от потери крови – что, по словам одного пытавшегося успокоить его родственника, «избавило бы его от многих неприятностей».

Приостановив кровотечение с помощью ремешка, который один из зевак отстегнул от своей ноги, муж спросил, послали ли за хирургом.

– Да, – был ответ. – Хотя вряд ли он придет.

– Почему же?

– Видите ли, он старик и страдает астмой, а идти надо в гору.

Взяв мальчишку в проводники, мой муж помчался к дому хирурга, находившемуся на расстоянии около трех четвертей мили. Там он увидел выходящую из дома тетю раненого парня.

– Он идет? – поинтересовался муж.

– Ну, он не сказал, что не придет.

– Надо сказать ему, что парень может изойти кровью.

– Я сказала.

– А он что?

– Только «Черт его побери, а мне-то что за дело?».

Кончилось тем, что он послал одного из своих сыновей, который, не имея хирургического образования, сумел сделать необходимые перевязки и припарки. Отговорка по поводу самого хирурга состояла в том, что «ему почти восемьдесят, он слегка в маразме, и у него около двадцати детей».

В толпе сторонних наблюдателей наименее потрясенным выглядел брат пострадавшего. Пока тот лежал в луже крови на каменном полу и вопил от боли в руке, его стоический родственник хладнокровно стоял, покуривая черную трубку, и так и не произнес ни единого слова сочувствия или сожаления.

С населением до середины семнадцатого века обращались грубо и жестоко, в соответствии с дикими обычаями, господствовавшими на подступах к дремучему лесу, с обеих сторон покрывавшему склоны холмов. Мужчинам и женщинам, повинным в самых незначительных проступках, головы секли без суда и следствия, порождая тем самым упорное безразличие к жизни человека, впрочем, не всякого. Дороги были так плохи, что даже около тридцати лет назад между деревнями почти не было сообщения, и единственное, что все же удавалось сделать, это в срок доставлять промышленные изделия на рынок тканей. В маленьких домиках на дальних косогорах или в уединенных жилищах мелких вельмож совершались преступления, о которых практически никто и не узнавал, по крайней мере они не сопровождались широким народным возмущением, требующим правосудия. Следует помнить, что в ту эпоху не существовало сельской полиции, а горстка судей, которых никто не контролировал и которые, как правило, состояли друг с другом в родстве, были в целом весьма терпимы к эксцентричному поведению и закрывали глаза на проступки, подобные тем, совершить которые они и сами были вполне способны.