Жизнь Шарлотты Бронте

Не думаю, что ей удалось написать еще хотя бы одну строчку. Изнурительные дни сменялись бесконечными ночами. Она продолжала испытывать непроходящую тошноту и обмороки, перенося их с терпением и надеждой. На третьей неделе марта наступил кризис, у нее начался приступ легкого бреда, во время которого она неустанно умоляла дать ей еды и даже спиртного. Теперь ей стало легко глотать пищу. Но время было упущено. Однажды, на мгновение придя в сознание, она заметила страдальческое выражение на лице мужа и уловила шепот молитвы – он умолял пощадить ее. «Ах, – прошептала она, – ведь я же не умру?.. Всевышний не сможет нас разлучить, мы так счастливы».

Ранним субботним утром, 31 марта, траурный звон с хауортской колокольни возвестил о ее кончине всем сельчанам, знавшим ее с детства. И у каждого защемило сердце при мысли о двух несчастных, одиноко сидящих в старом сером доме.

Глава 14

Меня всегда поражал один эпизод в «Жизни Голдсмита» Фостера[246]. Описывая сцену после его смерти, автор пишет:

«Говорили, что лестница Брик-Корта была заполнена скорбящими, теми, кто не знал домашнего очага; бездомными женщинами, не имевшими никакого пристанища, никаких друзей, кроме того, кого они пришли оплакать; изгоями этого огромного, безлюдного, злого города, на которых он никогда не жалел своей доброты и милосердия».

Это пришло мне на ум, когда я услышала о некоторых обстоятельствах, сопровождавших похороны Шарлотты.

Немногие за пределами опоясывающей это место гряды холмов знали, что та, кого прославляли заморские народы, этим пасхальным утром лежала бездыханна. У нее было больше родственников в могиле, куда скоро должны были положить и ее, чем среди здравствующих. Двое скорбящих, потрясенных тяжким горем, не желали сочувствия чужих людей. Почти из каждой семьи прихожан на похороны пригласили одного человека; и в домах бедняков стало жестом самоотречения передать другому привилегию оказать ей последние почести; те же, кто был исключен из формальной похоронной процессии, заполнили церковный двор и церковь, чтобы посмотреть, как вынесут и положат рядом с ее родными ту, кого они видели всего лишь несколько месяцев назад – бледную, белоснежную невесту, с робкой надеждой на счастье вступавшую в новую жизнь.

Среди этих друзей-простолюдинов, которые скорбели об усопшей, была и деревенская девушка, которую не так давно соблазнили и которая нашла в Шарлотте духовную сестру. Она защищала ее своей помощью, своим советом, своими ободряющими словами, она заботилась о ее нуждах во время испытаний. Как горько было этой несчастной молодой женщине узнать, что ее подруга смертельно больна, и до сего дня она всем сердцем скорбит о ней. Одна слепая девочка, жившая в четырех милях от Хауорта, так любила миссис Николлс, что слезно умоляла своих близких провести ее по дорогам и болотным тропам, чтобы она смогла услышать последние торжественные слова: «Земля к земле, зола к золе, прах к праху; с верной и определенной надеждой на воскресение к вечной жизни через Господа Иисуса Христа»[247].

Вот кто сопровождал Шарлотту Бронте в могилу.

Мне мало что остается добавить. Даже если моим читателям кажется, что я сказала недостаточно, я сказала слишком много. Я не в состоянии оценить такой характер, как у нее, или судить о нем. Я не могу составить карту пороков, добродетелей и спорных территорий. Та, которая знала ее давно и хорошо – носящая в этой биографии имя «Мери» – так пишет о своей умершей подруге:

«Она много думала о своем долге, имея о нем более возвышенные и чистые представления, чем большинство людей, и выполняла его с бо́льшим усердием. Это ей стоило, как мне кажется, бо́льших усилий, чем людям с более крепкими нервами и более благоприятной судьбой. Вся ее жизнь состояла из трудов и страданий, и она никогда не отказывалась от тяжкой ноши во имя сиюминутного удовольствия. Не знаю, чем Вам может быть полезно все мною сказанное. Я написала это, искренно желая, чтобы к ней относились с уважением. Впрочем, какое это имеет значение? Она сама отдавала на всеобщий суд свое умение пользоваться некоторыми из тех качеств, которыми владела – пусть не самых лучших, но единственных, которые она могла обратить на пользу ближнему. Люди охотно, жадно наслаждались плодами ее трудов, а затем обнаруживали, что она-то и виновата в том, что обладает этими качествами. Зачем выставлять ее на суд перед ними?»

Но я отворачиваюсь от критической, несочувствующей публики, склонной судить так жестоко, потому что они увидели лишь то, что лежит на поверхности, и не дали себе труда хорошенько подумать. Я обращаюсь к той более многочисленной и серьезной публике, которая знает, как с мягкой скромностью воспринимать недостатки и ошибки, как великодушно восхищаться выдающимся гением. Именно этой публике я вверяю память о Шарлотте Бронте.