Жизнь Штефана Великого

В это же время из Сучавы выезжали послы с печальной вестью об усыплении княгини Евдокии. Конники пришли в стан господаря 25 пополудни. Крепость уже сдалась. Штефан распоряжался полоном и готовился к торжественному входу в Килию. У ног его, на льду, лежал большой ключ от ворот. Сам князь сидел на льдине, покрытой шелковой подушкой, той самой, на которой седовласый старшина цеха каменщиков подал ему ключ от крепости. Ныла раненая нога. По повелению господаря дьяк, согнувшись тут же, писал на собственных коленях грамоту о назначении наместниками в Килийской крепости пыркэлабов Буфти и Исаии Нямецкого.

Когда гонцы, скорбно повернув оружье к земле и обнажив головы, с поклоном протянули господарю грамоту первосвятителя Феоктиста, Штефан остановился на мгновение и взглянул на них. Не распечатав ее, он снова обратился к дьяку. Затем распорядился о вступлении в Килию и потребовал коня. На башне развевалось знамя с турьей головой.

Стыло зимнее безмолвие. Воины, обнажив головы, стояли молча у подножия стен. Одни следили за опечаленным лицом господаря, другие — из речистых рэзешей Нижней Молдавии — не смогли удержаться, чтобы грешным делом не шепнуть друг дружке кое-какие неподходящие слова. Они были правы: при всей печали этого часа, взятие Килии было для Штефана немалой радостью. А стихи, которые, ликуя, шептали про себя эти рэзеши, были волею судеб созвучны совершившимся делам. И сразу их узнали люди и стали передавать повсюду из уст в уста. Услышал их от отроков-служителей и Штефан, когда весной сидел один во внутреннем покое Сучавского замка. Услышал и изволил улыбнуться:

Булава Чудина
Стучит в ворота Хотина,
А меч Исаии —
В ворота Килии…

IV

В лето 1467 молодой двадцатипятилетний король слыл красивейшим и отважнейшим мужем своего времени. В парче и шелках, тело его после плясок пышного двора дышало благовонием. Когда же король изволил отправляться на ратный подвиг, доспехи придавали ему вид грозный и величественный. Подпись его изумляла писцов. Кто бы осмелился открыть в нем недостатки? Ложь его — прием дипломатический. Спесь — неотъемлемый придаток сана; острое словцо его повторяется тут же повсюду; пускай король и не изрек его — историки спешат увековечить августейшее остроумие. В стрельбе из лука, на соколиной охоте он не знает равных. За трапезой все жадно следят, как он двумя пальцами берет с золотого блюда жаркое, как осушает большой кубок токайского, — и подражают ему. Изящество, с которым он моется водой изо рта или пригоршней, в меру обливая при этом сановников, почитается добродетелью, приличествующей христианину.

Кто смеет облыжно говорить, что подобный человек ведет свой род от валашских горцев? Во-первых, матушка его — знатнейшей крови, а во-вторых, отец — княжий отпрыск. Чем нужней была эта легенда, тем она казалась правдивей. Да и сама стать и повадки венценосца свидетельствовали о высоком его происхождении. И прежде всего великодушие, доступное лишь одному сословию, и гордая спесь, которую только оно могло так изящно проявлять.

Любимец его святейшества, сердечный друг Венеции, победитель тестя, вероотступника Подебрада[97], короля богемского, он сулил миру такие же победы над измаильтянами, какие некогда одерживал Янош-Воевода.

Он был самым пылким и многообещающим венценосцем. Однако по верному старинному изречению, никто в своей земле пророком не бывает: именно родная земля, Семиградие, не признала Матвея королем. Противясь войску, возмущаясь тяжкой податью, оно устами князей и вельмож своих добивалось прежней вольности. Бенедикт Рот от имени саксонских купцов и графы Санкт-Георг и Зипс именем дворян Семиградия, покорившихся кесарю, отослали назад и грамоты Матвея, и его сановников. Скудные и беззаступные людишки, обремененные нуждой, сжигали замки короля и повергали в грязь гербы и штандарты короны.

Но Матвей-король умел смирять и карать непокорных. Летом того же года он вступил в Семиградие с конными латниками и пешими кольчужниками. И был с ним свирепейший кондотьер[98] Жискра, предводительствовавший легкими отрядами для грабежа, разора и поджогов. Король пресек мятеж, потопил в крови восставших. Хлеборобы пали ниц в дорожную пыль, купцы отсчитали требуемое золото, вельможи покорились, признав в каравшей их руке воистину монаршую десницу.

Августейший король достал свою памятную книжицу и сделал в ней необходимые пометки. Тут-то и заметил он нового должника, да повиновнее других. Сперва король нахмурился, затем, усмехнувшись, распорядился привести к нему изгнанника Петру Арона, давно ожидавшего зова. Наступил черед оказать ему милость и восстановить попранную справедливость. Теперь Штефан заплатит за все: за разорение секлерских земель, за мятежи на рубежах королевства, за присвоение Килии.