Жизнь солдата

– Не знаю, – ответил я неуверенно и тут же убежал домой, унося в ушах их громкий счастливый смех. Теперь они смеялись уже, наверно, оттого, что я перед ними растерялся.

"Хорошее место выбрали они", – подумал я, когда отдышался на своем дворе. Чуть выше того места, где они сидели, за кустом рябины находилось местечко, где я всегда прятался во время игры в «красные» и «белые». Там есть небольшая яма, как нора. Кто-то оттуда выгребал желтый песок. Там я всегда прятался и был в полной безопасности. На следующий день в такое же время я решил проверить, сидят они там или нет. Подбирался я туда осторожно и не снизу, а сверху горы. Но их там не оказалось. На месте, где они сидели, валялись только конфетные обертки. Не было их и на второй день, и на третий. Я ходил, как в воду опущенный. Даже мама заметила и спросила, не заболел ли я, почему такой скучный? А я действительно переживал, что Гита с женихом перестали сюда ходить. Оба такие молодые, веселые и счастливые. Мне почему-то казалось, что именно я виноват в том, что они больше сюда не идут, что именно я нарушил их счастливое уединение. А как приятно было на них смотреть!

В одно раннее прохладное утро, когда дни становились короче, после того, как я вручил корову пастуху, я решил посмотреть уже в который раз на такое удивительное и необыкновенное явление, как восход солнца из-за леса. Сколько раз я смотрел на это явление и каждый раз воспринимал его с каким-то внутренним немым восторгом. Мне казалось, что именно утром можно увидеть солнце более детально, чем днем, так как днем солнце слепит глаза, а утром можно смотреть на него сколько хочешь. Солнце поднимается медленно-медленно, коричневато-багрового цвета, как спелый, пополам разрезанный, огромный арбуз. Диск солнца кажется огромным по сравнению с солнцем, которое мы видим днем.

Вот оно вышло из-за леса, вроде как повисло над ним, а затем медленно поднимается выше и правее, теряя свои красные краски и обретая светло-желтый ослепительный блеск. С появлением этого яркого диска все вокруг как бы оживает: и трава, и деревья, и река. Воды Днепра, которые только что были гладки, как зеркало, вдруг вздохнут и расходятся рябью, как будто задрожат после прохладной и тихой ночи. И листочки на деревьях вдруг тоже задрожат, зашумят, просыпаясь, и следом все разом, как будто хором, зачирикают воробьи, предвещая прекрасную теплую погоду.

После просмотра такого восхода солнца у меня еще долго рябит в глазах: то появляются, то исчезают темно-зеленые или светло-синие округлые пятна. И еще долго держится это впечатление от рождения нового дня, может быть пятимиллиардного со дня появления нашей планеты.

Но на этот раз мне не пришлось любоваться восходом солнца. Пробираясь к моему НП, я увидел у самой воды на берегу Днепра несколько десятков мужчин, одетых в пальто и картузы. Некоторые из них стояли в воде прямо в ботинках. Я быстро прошмыгнул на свой НП и стал наблюдать за ними. А с горы спускались еще и еще мужчины: старые и молодые, в одиночку и группами. Я был безмерно удивлен. Никогда я не видел, чтобы в столь ранний час шли к Днепру так много мужчин. Это был случай из ряда вон выходящий. Они растянулись вдоль кромки берега метров на пятьдесят и, обернувшись лицом на восток, навстречу восходящему солнцу, забормотали какие-то молитвы и в то же время стали выворачивать свои карманы в брюках, пиджаках, пальто. Казалось, что они разыгрывают комедию для собственного удовольствия.

Когда все разошлись, я решил узнать, что это была за церемония, и за ответом направился к нашему соседу Симону Ривкину. Он все свое свободное время проводил за чтением толстых книг и мог ответить на любой вопрос. И он, действительно, объяснил мне смысл спектакля на берегу Днепра. Оказывается, что сегодня у евреев какой-то «судный» день. Такой день бывает в начале определенного месяца по лунному календарю. В этот день евреи освобождаются от всех грехов, которые накопились за прошедший год.

– А почему вы не ходили к реке? – спросил я у дяди Симона.

– У меня грехов нет, – ответил дядя Симон, смеясь.

– Получается, – сделал я заключение, – что у реки собрались одни грешники.

– Выходит так, – подтвердил дядя Симон и похвалил меня за догадливость.

И еще при одном случае я оставлял свой НП – это тогда, когда Борис Славин, наш сосед по другой стороне Днепровской горы, шел на дамбу купаться. Отец его, старый человек, имел свою кузню во дворе. Последний кустарь-одиночка среди кузнецов во всем городе. Крестьяне все реже и реже заезжали к ним в кузницу, чтобы подковать лошадь или поправить шину на колесе. Другие кузнецы работали в кузнечной артели «молот» в кузнечном переулке, там где кончается улица Бобруйская и начинается шоссе до города Бобруйска. В кузнице дяди Ешки работал его сын Борис. Отец был уже стар. Он помогал сыну и, конечно, учил. Этому Борису было уже около тридцати, а он все ходил в женихах. Отсутствие матери и постоянная бедность наложили на него свой отпечаток. Он был молчалив и угрюм, но всегда готов был помочь в любой просьбе.