Жизнь спустя

Москва, 3.6.1998

Юлик, не все тебе хохотать над газетной шелухой обо мне! Теперь ты имеешь возможность налюбоваться и над тем, как изобразили тебя. Нет, не позорно, более или менее прилично, хотя написано-то плохо и небрежно. Я мог бы лучше… И долго всматривался в твою фотографию. Как всякая газетная репродукция – неточно и небрежно. А все же – ты! И все знакомое и родное: от лица до книг на полке, до стула. Вдруг я понял как долго, бесконечно долго я тебя не видел и не знаю когда увижу. Размышления на эту тему занимало больше всего времени и места в моей роскошной одиночке. Это была странная и малоприятная жизнь. Я не видел, не встретился ни с одним из жителей этой придворной фазенды. Я жил один в бесстыдном комфорте и видел только людей в белых халатах. Даже из кабинета в кабинет меня вели под конвоем. Это очень бы напоминало тюрягу, если бы я не понял, что это не так, что просто нахожусь в длительном и пошлом процессе умирания. У меня не хватало сил, чтобы пройти весь коридор, не присаживаясь по дороге. И два раза, меня хватали и отправляли в больницу – ту, знаменитую «кремлевку». Там мне переливали кровь и там я, наконец, познакомился с представителями правящего класса. От этих впечатлений я не скоро отделаюсь.

И, вот, – представь себе! Через два-три дня жизни на Малой Грузинской я почувствовал себя почти здоровым, работоспособным, почти «доюбилейным». Выхожу на улицу, способен пойти в парикмахерскую. Уже один раз заседал на комиссии, и способен часами сидеть за делами, которые сочатся кровью и грязью. И пишу тебе письмо, слушая Бетховена и радуясь, что могу писать одним пальцем почти по-человечески.

Несколько раз говорил по телефону с Элей, завтра она должна позвонить и мы договоримся об обеде в какой-нибудь ресторации. Она, конечно, будет непрерывно разговаривать, но ведь это все про тебя, и мне это невероятно важно и интересно. И пошлю с ней тебе это письмо и снова позавидую тому, что через несколько дней она будет в Милане.

Мне еще предстоит выработать в себе новый статут жизни. Не успел я появиться, как началось старое: желание «встретиться», приглашение на многочисленные заседания, «круглые столы» и всякие животрепещущие обсуждения. И мне это все – интересно. Интересно и нужно было тогда – в прежней жизни, в ее ритме и требованиях. А теперь я должен строго отбирать, и мне это тяжко.

Еще и потому, что часто мне хочется высказаться, выругаться, не держать внутри себя мысли и слова по поводу происходящего. И я должен пережить этот период адаптации. Ну, конечно, мне помогает Наташа, которая – дай ей волю! – не пустила бы ко мне ни одного человека. А может быть, я, отшелушившись, приду в состояние, когда попробую написать то, что написать мне хочется.

Написал в Кёльн Володьке Порудоминскому письмо, очень заскучал по нему, по тому, что он делает. Будь я… Одним словом, «будь я», то давно следовало бы к нему съездить.

В Барвихе довольно много читал. Там все богато, богата и библиотека. Не в том смысле, как об этом говорилось некогда, а в другом: она покупает все новые книги. И это, главным образом, книги воспоминательные. Написанные отчаяными мерзавцами, каждый из которых хочет отметиться в Истории. Это воспоминания шпионов, провокаторов, убийц, проституток.

Вот какой-нибудь лишенный совести журналист узнал, что какая-то баба была одной из подстилок у Берии, подкатывается к ней и появляется роскошно изданная книга под названием: «Лаврентий Павлович Берия в моей жизни». А под «жизнью» имееется ввиду несколько эпизодов, описанных в стиле гинекологического учебника. Я поражен огромным количеством прекрасно, богато изданных книг, настолько ничтожных по содержанию, что непонятно: кто же их читает? Но я думаю, что такие книги не читают, а собирают. Это есть такая старая мода: коллекционировать непотребные книги.

Я бы соврал, сказав, что в Барвихе читал только такие книги. Есть и совсем другие. Издаваемые несколькими авторами, тиражами в 100–500 экземпляров, и за счет какого-нибудь автора или его богатого приятеля. Это исторические исследования, вернее некий новый взгляд на исторические события. Некоторые – из этих книг были настолько интересны, что хотелось тебе об этом написать. Но ты убедилась, что я разучился писать рукой. И как я доволен, что могу тебе снова писать одним пальцем!

Я тебе расхвастался своей свободой передвижения. Но все же – все это в пределах одного квартала. Я мечтаю походить по книжным магазинам и найти для тебя что-нибудь интересное. Я так давно не посылал тебе ни одной книги. А ты и заказывать мне перестала, убедившись в моей неспобности. А очень хочется с Элей послать тебе не только письмецо, но и какую ни есть, книгу. Ну, может еще и приключится этакое…

В Барвихе, как и здесь, часто вспоминаю вместе с тобой и всю твою царственную свиту. Всех возрастов и национальностей.

Всем им передай мою благодарную память и любовь. Я тебя крепко обнимаю и целую, моя радость, твой ЛР