Жизнь строгого режима. Интеллигент на зоне

По пути на работу (на входе в промку) и по пути с работы (на выходе с промки) каждого из нас обыскивают. Не то чтобы очень тщательно, но основательно. Перед контролерами мы должны предстать в расстегнутой телогрейке с поднятыми руками. Содержимое карманов — пачка сигарет, носовой платок (очень у немногих имеется в наличии), расческа (еще более редкий предмет лагерного обихода), «замутка» чая и т. д. Все это мы должны предъявлять добровольно — высыпать в шапку или даже просто в ладони — в противном случае все, что имеется в карманах, производящий обыск контролер очень даже может выбросить в приспособленный под урну стоящий рядом железный ящик. Лагерная этика строго-настрого запрещает подбирать любые выброшенные в мусорку предметы. Контролеры и прочие представители администрации болезненно настаивают, что эти процедуры называются не обыском, а досмотром. Нам же от этого — ни жарко ни холодно. Что обыск, что досмотр — те же ощупывания, те же охлопывания, та же паскудная возня чужих недобрых рук по твоему телу. Арестанта, показавшегося подозрительным, подвергают более основательному то ли обыску, то ли досмотру: просят снять обувь, иногда даже носки, могут попросить снять любой предмет одежды. Говорят, что так положено, что за всем этим — требования инструкции, что так всегда было и так всегда будет. Очень может быть. Вот только как соотносится эта самая инструкция с элементарным здравым смыслом? Что можем мы пронести на промку из барака? Ни-че-го. Что можем мы вынести с промки? Полипропиленовые пакеты? Обрывки синтетической веревки? Прочие фрагменты сырья, с которыми имеем дело каждую смену? Этого «добра», вынесенного в свое время нашими предшественниками, и без того в бараке хватает. Тем не менее… Положено… Инструкция… А значит, снова чужие руки «путешествуют» по твоему телу.

* * *

Присматриваюсь, прислушиваюсь к людям, ныне меня окружающим. Часто ловлю себя на мысли: нормальных, психически здоровых, с уравновешенной нервной системой и предсказуемым поведением, адекватными поступками здесь в лучшем случае половина. Конечно, все они проходили комиссии, тесты, собеседования, обследования. Все они в итоге признаны нормальными, психически здоровыми, но… Почему Леха Малыш (ростом он действительно не вышел) то и дело безо всякой на то причины закатывается дебильным смехом (это при его немалом сроке и при полном отсутствии поддержки со стороны близких родственников)? Почему Серега Сила, сидя за швейной машинкой смены напролет, разговаривает сам с собой, отчего он то жмурится, то кивает кому-то невидимому, то улыбается сам себе? Я уже не вспоминаю своего соседа сверху, что всякую свободную минуту, днем и ночью, грозно сопя, с хищным выражением лица стирает, полоскает и сушит свои уже легендарные тряпочки. А сколько моих нынешних соседей кричит, мечется во сне? Срывается на истеричный крик в споре по совсем пустячному поводу? Ни с того ни с сего впадает порою в жуткую меланхолию и начинает поговаривать о готовности свести счеты с жизнью?

Отдельная, еще более показательная тема — подробности и детали событий, после которых эти люди оказались в зоне.

Вот — Володя Палач, пятидесятилетний, розовощекий. С виду очень благодушный толстяк. Такому только с внуками гулять в скверике. Убил ножом собутыльника, говорит, в целях самообороны, утверждает, что другого выхода у него просто не было. Пусть так, но зачем надо было наносить ножом аж шестнадцать ударов? А зачем надо было укладывать труп в ванну, накрывать одеялом и сидеть возле него десять дней? И это в середине жаркого мая, когда уже через три дня собутыльник начал, мягко говоря, попахивать?

Вот знаменитый на весь лагерь узбек Раджай из соседнего барака. Кажется, здравый, давно вступивший в пенсионный возраст, старик. Убил жену. Вроде как довела мелочными придирками, спровоцировала. Преступная, но все-таки логика. Но зачем было кромсать труп на множество мелких кусочков, и кусочки эти старательно закапывать в разных частях огорода? А как понимать, что голову трупа этот «здравый» старик засолил в кастрюле и изобретательно спрятал эту кастрюлю на кухне?

Вот совсем еще юный Вова Дьяк, что некогда был на нашем отряде. И он убил жену. За измену. Опять очень сомнительная логика. Об измене жены он узнал незадолго до преступления. Узнал и тщательно разрабатывал сценарий мести. Накануне убийства пригласил в квартиру друзей, организовал вечеринку с обильным угощением. Что там происходило в деталях, представить непросто, но в итоге сперму этих самых друзей патологоанатомы обнаружили и в желудке, и везде, где только возможно, в теле убитой. Ныне Дьяк прилежный прихожанин местного храма (отсюда, возможно, и кличка). Он охотно принимает участие в разговорах на темы морали и нравственности. Правда, иногда будто тень набегает на его лицо. Лицо меняется до неузнаваемости, но это лишь иногда…