Жизнь такая, как надо: Повесть об Аркадии Гайдаре

Аркадий не раз слышал, как сосед их, Митькин отец, напившись по воскресеньям, унылым голосом орал под гармонику:

С утра до темной ноченьки
Стоит за верстаком.
В руках граненка острая,
Тяжелая кошма.

Заунывная песня неслась над Новоплотинной:

…Он возит пуще лошади,
Копит купцу казну,
Придет зима суровая,
Расчет дадут ему…

Жалобно пиликала гармоника, и слышно было, как уже где-то на Сальниковой сосед выкрикивает:

…Придет, в постельку грохнется,
Заплачет, как дитя,
Все детушки голодные,
Чахоточна жена.

Тоскливо и страшно становилось на душе от этой пьяной, унылой песни.

Митькин отец работал у Бебешина, на кожевенном заводе. Здесь было не лучше, чем на фабрике Жевакина. Рабочие жили впроголодь, хозяева над ними издевались как могли. Бывало, бросит Бебешин в чан с дегтем монету и заставит ее искать…

В Арзамасе становилось все беспокойнее, казалось, вот-вот что-то произойдет, большое, важное. Об этом не раз говорили в доме Голиковых, в училище, на улицах города и на базаре. Все чего-то ждали…

Рано утром в дверь дома Голиковых кто-то робко постучал. Стук этот был таким тихим, что Аркадий, увлеченно строгавший доску для скворечника, сначала ничего не услышал.

Стук в дверь повторился. Теперь уже стучали настойчиво и требовательно.

Аркадий отложил доску.

— Аркаш, открой, это я, — послышался из-за двери Митькин голос.

— Ты что, потише не можешь? Грохаешь, словно на пожар…

Митька был чем-то ужасно возбужден, его физиономия загадочно сияла.

— Ой, Аркаш, новость-то какая!

Аркадий насторожился.

— Помнишь, ты книгу про революцию читал. Так вот.

— Ну, что «вот»?

— Так вот батька сейчас с фабрики пришел и говорит, что в Питере революция, царя, говорит, свергли…

— Как это так свергли?

— А я и сам не знаю как, только батя говорит, что Николашке дали по шапке. В общем, говорит, революция!

Если бы Митька сообщил, что реальное училище провалилось под землю, Аркадий и то бы больше поверил, чем этой неслыханной новости.

— Ну и врать же ты, Митька!

— Вот с места мне не сойти. Вот разрази меня гром, если вру! — и Митька трижды яростно перекрестился. — А ты сам на улицу выйди! Флаги красные вешают, а царские жгут, гербы скидывают. Ужас что творится! Прямо ужас!

Последний довод окончательно убедил Аркадия.

Набросив шинель, Аркадий вместе с Митькой выбежал на улицу.

Митька был прав: в центре города, на Базарной площади, творилось бог знает что — все бурлило кругом, все шумело.

Прямо посреди улицы — колонна кошмовалов с красным флагом, с красными бантами на груди — и вся улица, кажется, расцвела красными цветами. А над головами гремит песня, незнакомая грозная песня:

Отречемся от старого мира,
Отряхнем его прах с наших ног…

Два ремесленника залезли на крышу уездной управы и поленьями отбивают царский герб.

— Так его, так! — ревела толпа. — Долой Романовых!

Кто-то дернул Аркадия за рукав. Обернулся — перед ним сияющий Саша. Саша Плеско из четвертого класса.

— Айда, Аркаш, на базар, там городовых бьют. Вот здорово!

Какие-то бабы дубасили городового, сбили с него шапку, а тот, закрывая лицо руками, только охал и жалобно кричал под общий хохот: «Господи, господи…»

— Давай сюда второго, — кричали из толпы. — Хватит, поцарствовали, ироды!

Тихий купеческо-монастырский городок зашумел, заволновался. На улицах и площадях то и дело вспыхивали митинги. На Базарной площади на телегу вкатили пустую бочку, и на нее один за другим поднимались ораторы.

— Беден язык человеческий! — утирая слезы, кричал один из ораторов в богатой шубе. — И я не знаю, как назвать великое совершившееся. Может быть, чудо? Я не знаю! Я знаю лишь, что в моей груди кипят радостные слезы…

Другой оратор вопил, размахивая руками:

— Граждане! Великое чудо свершилось на Руси. Христос воскресе!

Реальное в те дни напоминало муравьиную кучу, в которую бросили головешку. Что только не творилось в училище! Во всех классах громко кричали, отчаянно свистели. Со стен срывали царские портреты.

— Свобода! — кричали старшеклассники.

— Да здравствует свобода! — вопили однокашники Аркадия, и он вместе со всеми топал ногами, свистел, орал и выкрикивал это новое слово — «свобода».

Учителя пробовали угомонить своих воспитанников.

— Господа! Господа! — чуть не плача, повторял инспектор. Образумьтесь! Неужели вам не стыдно?

Голос инспектора тонул в общем гуле, но тот все старался перекричать своих воспитанников:

— Будьте же благоразумны! Я же говорил вам: надо быть угольком и распространять вокруг себя свет. Не за свое дело взялись, господа!

— К черту угольки! — вопили осмелевшие старшеклассники. — К черту свет! Да здравствует революция!

Занятия в училище были сорваны.

Из всего, что происходило в то время, ученики поняли одно: царя свергли, начинается революция, но что в этом хорошего и что происходит вокруг, реалисты толком не знали.