Центральным местом спектакля, о котором быстро узнала вся театральная Москва, стал трюк, изобретенный Шлепяновым. Леонид Волков хотя и был воспитан как режиссер в системе Художественного театра, но очень охотно пошел на шлепяновскую выдумку.
Знаменитый трюк заключался в следующем. В тюремной часовне фельдкурат Кац произносил перед арестованными проповедь. Он стоял на кафедре, а за его спиной находилось огромное распятие Иисуса Христа.
Колонки* 3*Л Д0А4 Соююа.
5
11 ^ сентября
WWUhw CRtKTIRIb ttUfi-PU
p. e. ф. c. p
hrnriKCMmcjn ммч
ктшпы-ое глк c иелмтвчк*?*-
.--- ■
I ПРОГРЛККЛ. I
ФЕР ДИНЯИДОВ-ШЕРШСНСВИМ
ЭДИП-ЦАРЬ
ПРОГРАППЯ.
Постанови* К К ЭГГЕРТ
Му
>МИЬЯЧ1
БУРЯ
у рокгя
играют актера» ==
ии-Мм Ъг)и'1>и'■ • hfc-'мам hr»**:*
гми кгакгиа 1««я BjUaeatM Cj*ea* Яма
пещаннн в дворянстве
3-1 Meta Л*нк
«ш
Г-а ,
• па р
Pat*aM«*aj С
iaanH'Mj.
-Т>»а if.
■ааммяв
Н^О»Ь. Car а .а 11 ЖгГ*ам<
ея»г> а
У'*’*"» тач.»
Учи rant f-
?
1В«И
■hi
'•Н*«мк
WIK
Malta*
lici
»«u..p >К— JK /
з— ....
u*( -arr Рм>(|(«.
Сцена начиналась с песенки, которую вечно пьяный фельдкурат распевал с кафедры перед шеренгой арестантов.
Арестанты в одном нижнем белье стояли спиной к публике и, по уставу, "ели глазами начальство", то есть фельдкурата Каца, а заодно и Христа на кресте.
Кац, зажмурив глаза, вдохновенно пел, внимая себе, как тетерев на току:
Одна девица мне всех милей,
Но не один хожу я к ней.
Многих вижу я,
Идущих туда,
О любви ее моля!
Кто же девица сия?
Пре-чи-ста-я де-ва Ма-рия-я!
- гнусавил он, заканчивая песню. Арестанты шумно вздыхали и хрипло шептали: "Бис". Растроганный Кац
говорил: "Разве вам когда-нибудь выучить такую песенку? Нет! Расстрелять вас всех! Кайтесь, кальсонщики!".
Арестанты шумно сморкались, оплакивая свою бесталанность. Тогда Кац патетически восклицал: "Плачьте, братья! И заметьте себе, скоты, что вы люди и бог ваш отец. Сукины вы дети! Так молитесь ему!".
Арестанты падали, "плача и стеная", на колени, кланялись распятому Христу.
И вот в это мгновение Иисус Христос, висевший на кресте, вдруг начинал нетерпеливо чесать одной ногой другую. То ли его кусали мухи, то ли он ежился от "молитвы" Каца!
Арестанты смеялись, бравый фельдкурат, не понимая, в чем дело, орал: "Чему вы, ослы, ржете, как жеребцы?". Хохот нарастал, Кац оглядывался, а Христос замирал. Так повторялось два или три раза. Зал содрогался от восторженного гула.
Дело в том, что на кресте был "распят" артист, на долю которого выпадала очень трудная задача: в течение всего эпизода в часовне (не менее десяти минут) висеть на кресте загримированным буквально с головы до пят, с закрытыми глазами, не выдавая секрета даже движением ресниц. Это было тем более трудно, что, как только открывался занавес, зрители частью понаслышке, а частью по программе, где было написано, что Иисуса Христа играет артист Котовщиков, шептали друг другу: "Смотри на Христа, он живой".
И тем не менее артист не выдавал себя ни одним, даже самым малым движением, он так замирал на кресте, что трюк каждый раз встречали громом аплодисментов.
За кулисами по поводу "игры" Котовщикова иные актеры и актрисы изощрялись в "остроумии", вроде: "Саша, ты сегодня великолепно /кил в роли мертвого Христа".
В этом трюке отразился основной принцип постановки: раскрыть большой внутренний смысл через преувеличение бытовой детали, через гротеск.
Критика писала: "Отдельные сцены, как, например, сцена с крестом, попросту являются своего рода "находкой", настоящим театральным изобретением".