Жизнь удалась

— Перестань. Я обычный человек Нормальный. Не такой самолюбивый, как ты. Насчет возраста не комплексую.

— Врешь. Комплексуешь.

Знайка — есть Знайка, подумал Матвей. Его не обманешь. Он посмотрит на твои глаза, па руки, на жесты — и сразу поймет, честен ты или нет. Поэтому у него — миллионы.

— Ладно, — признался он. — Ты прав. Тридцать лет — это… Это кошмар! Мне тридцать, и кто я? Если вдуматься — дурак дураком… Но я не от этого маюсь. Чего-то мне хочется. Чего — не знаю.

— Знакомо, — усмехнулся банкир. — У меня тоже так бывает. Деньги есть, все есть — а удовлетворения настоящего нет…

— А чего хочется — тебе?

— Разного, — банкир стеснительно улыбнулся. — То картошки с селедкой, то на вертолете полетать…

— Слушай, — мрачно сказал Матвей, — а ведь это — пресыщение. Распад. Это смерть, друг.

Знайка остановил свой бег, подумал и ответил:

— Нет. Мы с тобой еще поживем. Если глупостей не наделаем. Пресыщение — это когда ты все попробовал и все надоело. И ты бегаешь все время за чем-то новым. Делаешь этот поиск смыслом жизни. И тогда — да, находишь смерть. Единственное блюдо, которое не пробовал… А я ни за чем не бегаю. Я работаю. Мне вообще проще всех. У меня есть таблетка счастья. Труд. С утра встал — и вперед. Потом раз — и вечер. Упал, уснул. И так далее… Чего же тебе хочется?

— Я же говорю, не знаю.

— Не убедил.

— Я и не пытался. Тебя невозможно убедить.

— Не льсти, — сказал банкир. — Не люблю. Убедить можно кого угодно в чем угодно. Ты просто не хочешь говорить. Стесняешься.

— Тогда тем более не скажу, — обиделся Матвей.

Бывший компаньон весело рассмеялся — так смеются люди, пребывающие в полной гармонии с собой.

— Говори, дурак. Облегчи душу.

Матвей ощутил отвращение, усиленное действием дорогого вина. Да, Знайка сильно изменился. Раньше он мог назвать Матвея бранным словом только в запальчивости — сейчас делал это снисходительно.

Естественно, грустно сказал себе Матвей. У него теперь — миллионы.

— Облегчить душу? — переспросил он. — Тебе? Никогда. Тоже мне, исповедник нашелся.

— Кстати, ты в храм ходишь?

— Нет. Я коммерсант, барыга. Что мне делать в храме?

— Зачем сразу «барыга»?.. Ты купец. Купцы всегда были богомольными людьми.

— Сам ходи.

— А я хожу, — спокойно ответил Знайка. — Часто. Раз в неделю.

— Ты всегда был оригиналом.

— Зато ты — никогда.

Матвей налил себе еще. Он научился пить вино, как воду: большими глотками, стопятидесятиграммовый фужер за раз.

— Да, — согласился он. — Я обыкновенный. Нормальный. Мне так жить проще.

— Вот и бухаешь. Не можешь себе простить собственной нормальности.

— Наверное.

— Ты так и не сказал, чего тебе хочется.

Матвей разозлился.

— И не скажу! Ты думал — приеду к старому приятелю на юбилей, весь такой богатый, щелкну пальцами и скажу: «Проси, друг, чего хочешь»? Так думал? Ничего я у тебя просить не буду. Ничего мне не надо.

— Я не спрашиваю, чего тебе надо, — строго возразил лохматый миллионер. — Все, что тебе надо, бог тебе дал в момент твоего зачатия. Я спросил, чего ты хочешь.

— Отвали. Ты трезвый, я пьяный — мне с тобой тяжело. Какого хрена ты всегда трезвый?

Знайка пожал плечами.

— Приучен с детства.

— А папа твой тоже был трезвенник?

— И дедушка.

— Как же ты живешь, вечно трезвый, в этой стране?

— Сам удивляюсь.

Матвей не считал себя пьяницей. Он выпивал два-три бокала каждый вечер с того дня, когда на склад новорожденной фирмы «Вина Франции» медленно вкатился, кормой вперед, самый первый французский грузовик. Правда, в последние несколько месяцев владелец торгового дома употреблял чаще и гораздо больше, но по уважительной причине: он впервые в своей коммерческой карьере понес большие убытки.

Его подвели собственный покойный отец и любимый им писатель Эрих Мария Ремарк.

Однажды он снял с мемориальной отцовской полки «Триумфальную арку», перечитал — осенило; заказал из Парижа пять тысяч бутылок кальвадоса. В расчете на начитанных, романтичных, взрослых покупателей. Но просчитался.

В новой стране кальвадос не пошел. Те, кто в свое время зачитывался Ремарком, явно не имели теперь денег на покупку кальвадоса, а кто имел деньги — вообще не читали ничего, кроме газеты «Из рук в руки».

На кальвадосе Матвей едва не прогорел, надолго погрузился в космическую печаль и даже временно потерял интерес к делу (а может, просто постарел). И теперь, крупными порциями вливая в себя красное вино, очень хорошо пьющееся именно зимой, чувствовал себя неважно.

Знайка же, наоборот, олицетворял собой победу. Худой, утомленный человек с твердым, даже властным взглядом.

Еще бы, печально подумал Матвей. У него миллионы.

— Слушай, — сказал он, — шесть с половиной лет назад я сидел на подоконнике в подъезде и курил. А ты подошел ко мне и позвал в компаньоны. Помнишь?

— Помню. И что?

— А то, что тогда у меня ничего не было, кроме рубашки в клеточку. А теперь я в шоколаде…

Знайка равнодушно кивнул. Он не был сентиментален.

— Ты меня из дерьма вытащил, — сказал Матвей. — Выпей со мной.

— Не буду. Я не пью.

— Выпей, — попросил Матвей. — Ты в ответе за тех, кого приручил. Давай, выпей. Бокал вина. За мои тридцать лет.

— Скажи, чего ты хочешь на юбилей.