Жизнь удалась

— Пиво есть в классе? — спросили мы у него.

— Нет пива, нет! — с удовольствием сказал он.

Придется в другой класс, по пятнадцать копеек.

Мы снова шли через дворы, поворачивая, потом вошли в класс по пятнадцать копеек, и там, тоже в углу, была касса, и в ней тоже сидел Фаныч! Сначала я растерялся, был готов дать этому какое-то чуть ли не мистическое объяснение...

— Есть пиво? — спросил мой друг.

— Есть... — неохотно сказал Фаныч.

И тут я понял, в чем дело: просто стена, разделяющая баню на классы, упирается в эту кассу, выходящую сразу на две стороны. И с одной стороны Фаныч продает билеты по восемнадцать, а с другой — за пятнадцать. Одной половиной лица говорит: «Есть пиво», другой: «Нет».

Стекло кассы вдруг задрожало от какого-то приблизившегося мотора, потом дверь распахнулась и в темное пространство перед кассой вошла Аня. Я не видел ее с тех пор... Только я хотел вступить с ней в беседу, как в дверь толпами стали входить иностранцы.

— О! — гомонили они не по-нашему. — Оригинально! Русский дух! Колоссаль!

Но Фаныч, однако, быстро развеял их чрезмерное оживление, заставив выстроиться всех в очередь, бросая каждому в отдельности тонкий, завивающийся вверх билетик.

А ЧТО ТАКОГО?

Москва!

Миллионы соблазнов! ГУМ, ЦУМ... Вообще, бум!

Короче — пришел я на поезд без денег. Сумел только купить пачку печенья, засушенного.

Вхожу в купе. Сидят: полковник — раз, лысый человек в сатиновых нарукавниках и женщина в очках, гладко причесанная, — три!

Распечатал с треском пачку, поставил на стол, не без тонкого расчета.

— Угощайтесь!

Двое ничего не ответили, полковник говорит вежливо:

— Ну что вы! Какое там! Разве от жены так уедешь? Навернула там всякого, целый пакет.

И вот едем уже, мелькают всяческие перелески, а меня все мысль не оставляет: «Ну что такого особенного могла она ему навернуть? Ну, курочку там, холодного мяса, ну яйца... соль, конечно, в спичечном коробке... Или еще моду взяли — соль в стеклянные трубочки из-под лекарств сыпать. Яйца, сыр, колбаса — вот и все чудеса!» — думаю.

Тут в коридоре еще бряканье раздалось, поскрипыванье, голос такой зычный, с таким голосом глашатаем быть на площади:

— Борщ! Горячий борщ! Кто желает горячий борщ!

Чего, спрашивается, разорался? Ну, борщ... Сто грамм мяса, пятьдесят грамм свеклы, пятьдесят грамм капусты, по штуке кореньев и лука. Сто грамм помидор, столовая ложка уксуса... Чего орать?

Так нет же — отъезжает дверца, влезает с судками прямо в купе.

— Горячий борщ не желаете?

— ...Кореньев и лука-то хоть положили? — спрашиваю.

— Конечно! — говорит. — А как же!

— А на сто грамм мяса, — спрашиваю, — пятьдесят грамм свеклы выходит?

— Выходит, — говорит, — даже больше!

— Ну хорошо, — говорю, — ступай!

...Так нет же — к полковнику пристал.

— Борща не желаете, товарищ полковник?

— Да нет, какой там! — полковник говорит. — Разве от жены так уедешь? Навернула там чего-то, целый пакет...

— Извините, — говорит.

Ушел.

А меня все та мысль не отпускает: «...ну что такого особенного могла она ему навернуть? Ну, баночку сайры, ну, скажем, щука в томате (по консервам если идти), ну, баночка паштета... и все!»

— Вы что-то сказали? — полковник встрепенулся.

— Да нет, ерунда...

«...Ну, скажем, угорь копченый, рубец отварной с кашей, гусь жареный с яблоками. Ну, ладно уж — кладу раков, десятка два, язык холодный кладу... А хрена, наверно, и нет! А что это за еда, без хрена?»

Разгорячился так, разжестикулировался!

Полковник говорит:

— Чего это вы все время там бормочете?

— Да так, — отвечаю. — Ничего...

Вышел полковник покурить, отдохнуть от такого соседа, и тут же на меня сразу других два попутчика набросились.

Женщина, гладко причесанная, в очках:

— Как вам не стыдно, молодой человек? Как вы смеете так себя вести со старшим? Мы же видим, как вы на его сверток смотрите!

Как я смотрю? Обыкновенно смотрю! Свои же люди...

— И правду говорят, — женщина к нарукавникам поворачивается, — что нахальство — второй талант!

Тот сразу так кивает, недослушав.

Стала рассказывать, горячо, как дворничиха в их доме, подлая, тридцать лет готовилась, ждала момента, и захватила-таки комнату, десять сантиметров!

Мужчина кивает, с наслаждением.

— Да, — говорит, — умеют некоторые люди устраиваться! Вот мне тут рассказали... один заведующий пельменной что придумал, умная голова... Были в меню у него: пельмени натуральные — сорок копеек и бульон с пельменями — тридцать девять. Так что он придумал, умная голова? Бульон с пельменями в более дорогостоящие пельмени натуральные превращать. Выпьет бульон — копейка в кармане! Сто бульонов за день выпьет? Выпьет! Рубль в кармане — ежедневно! Потом, правда, раскрыли как-то. Посетитель один опытный попался: «Что это вы, говорит, мне даете?» Так и тут он выкрутился — представляете? Ревизии идут, а он притворился мертвым! Похоронили его, а в гроб трубочки провели: одну для воздуха, другую, опять же, для бульона.

— Да-а-а! — говорю я, потрясенный рассказом. — Довольно сомнительная карьера! Какой-то сдвиг у вас в мозгу, дорогие мои!

Женщина на меня не реагирует. Рассказ же гражданина, чувствуется, в самую точку попал.