Жизнь в балете. Семейные хроники Плисецких и Мессереров

Майя действительно отчаянно рвалась домой. Она ясно понимала, что если останется в Свердловске, занимаясь лишь классами в местном театре, то на балете можно поставить крест. Когда же выяснилось, что часть хореографического училища не уехала из Москвы, и учеба продолжается, она решила вернуться во что бы то ни стало к началу занятий в выпускном классе. Мама была в панике - ведь без пропуска невозможно было попасть в Москву. Нелегальный въезд мог закончиться арестом! Но если Майя приняла решение, останавливать ее было бессмысленно. На свой страх и риск она села в поезд и через пять суток оказалась на Казанском вокзале. Проскользнув мимо военного патруля, Майя устремилась в Щепкинский проезд, к Мите.

А. Рыбин, военный комендант Большого театра во время войны, в своей книге “Рядом со Сталиным в Большом театре” пишет:

“В 1942 году ГАБТ стоял заминированным, и артистов, разумеется, туда не пускали. В один из дней у подъезда № 15 появилась солистка балета Суламифь Мессерер с племянницей Майей Плисецкой. Мессерер настойчиво требовала, чтобы их пропустили репетировать «Умирающего лебедя». Я позвонил полковнику Груздеву и доложил о настойчивом поведении Мессерер, которая, конечно, не знала, что театр заминирован. Груздев сказал: «Черт с ними, пропусти их. Пусть изображают танец смерти на бикфордовом шнуре…»”

Когда стало известно о безоговорочной капитуляции Германии, общему ликованию не было предела. Под громыхание гимна из всех уличных репродукторов мы с мальчишками ринулись на Красную площадь. Что тут творилось! Протолкнуться было невозможно. Радостные москвичи бросались к солдатам, обнимали их, целовали, совершенно незнакомых, но таких родных. То и дело над морем человеческих голов взлетали фигуры военных, которых хватали в охапку и качали. Танцовщик Большого театра Георгий Фарманянц опрометчиво решил заехать на Красную площадь на своем трофейном “мерседесе”, за что и пострадал. Народ начал вскарабкиваться на автомобиль. Кто-то даже наступил на горловину бензобака и отломал ее. Сам Фарманянц насилу выбрался из машины.

Я не помню, в этот ли день состоялся настоящий фейерверк или позже, но зато память моя хранит восторг и радость от первого победного салюта в честь освобождения Орла и Белгорода 5 августа 1943 года. Стреляли с крыш из счетверенных зенитных пулеметных установок трассирующими пулями. Это было очень эффектно и вместе с тем довольно опасно – на излете пули рикошетом отскакивали от стен и могли попасть куда угодно. Однако именно этот, самый первый салют запомнился мне на всю жизнь: лучи прожекторов, темное небо, на его фоне – гирлянды трассирующих пуль и всеобщее ликование от первой большой победы над врагом.

Коммуналка за Большим

Мы вернулись из эвакуации в 1943 году. Москва была еще военная. Я отлично помню, как бойцы – нередко это были девушки – вели на веревках по широким московским улицам в любую погоду громадные баллоны с водородом для наполнения аэростатов. В память мне врезался рассказ о несчастном случае, когда в колонну девушек из подразделений ПВО, сопровождавших эту воздушную цистерну, въехал грузовик. От испуга девчонки отпустили веревки и бросились врассыпную. Но одна из них выпутать руку не успела, и освобожденный от тяжести газгольдер вместе с ней стремительно рванул в небо.

С мамой, Аликом и Майей мы снова поселились у Суламифи Михайловны в Щепкинском проезде за Большим театром. Теперь в двух ее комнатах мы жили уже не вшестером, как до эвакуации, а впятером. Так случилось, что в Свердловске Борис Кузнецов встретил другую женщину и к Мите не вернулся.

Всего в нашей коммуналке, напоминавшей воронью слободку, было двадцать семь человек – певцы, музыканты, балетные и семья Челноковых, которая к театру не имела никакого отношения. Как им удалось получить комнату в квартире, где обитали одни служители Мельпомены, одному Богу известно.

Старший Челноков был летчиком, младший, Сережка, готовился к поступлению в МАИ. Он-то и увлек меня авиамоделированием. Я даже поступил в кружок при Доме пионеров, где самозабвенно мастерил макеты всевозможных летательных аппаратов. Нетрудно догадаться, что кумиром моим в то время был выдающийся конструктор Александр Сергеевич Яковлев, мемуары которого стали моей настольной книгой. С каким же упоением я читал о том, как юный Саша Яковлев свою первую летающую модель начал строить еще школьником!