Жизнь в другую сторону. Сборник

– Ну да, Галя Зубак, чёрненькая такая…

– Да откуда он её знает, – вмешивается Стёпа.

Я не знаю никакой Гали Зубак, но на всякий случай неопределённо развожу руками: «а как же», – меня можно понять и так, что это имя мне, несомненно, знакомо.

Наташа мне почему-то не верит:

– Не помнишь? Чёрненькая. Такая…

– С усиками, – встревает Стёпа.

– Какими усиками? – удивляется Наташа.

– Ну, небольшие усики.

– С чего это ты взял?

– У всех чёрненьких полных женщин есть усики.

– Дурь какая… Вот уж ты разглядел, – замечает Наташа, внимательно разглядывая Стёпу, впрочем, не забывая и обо мне: – Никак? Ещё на старой квартире, на Минской, летом это было. Пиво пили…

Вот-вот, теперь проясняется, а как же… Начали со старого, выжившего из ума «мельника», а закончили чем-то «свойским» – уже значительно покрепче, принесённом от соседей. Да, в гостях у Соболевых были ещё какие-то люди, но сколько лет с тех пор прошло?.. Нет, на роль Гали Зубак никто не годился.

– Помню-помню.

– Ну вот! – искренне радуется Наташа. – Она медсестрой так и работает. Они с Серёжей вместе, ты его знаешь…

– Мы чай будем? – подаёт свой голос Стёпа.

– Будем. – Наташа берётся за ларцы. – А какой: чёрный или зелёный?

– Зелёный. Завари «лотос».

– Может быть, «поцелуй» попробуем?

– Лучше «лотос». «Поцелуй» на «беседку» похож, – энергии много.

– Разве? А я и не знала…

Это разговор посвящённых. Обговариваются различные детали. Несомненно, в этих приготовлениях есть какой-то смысл. Всё заканчивается в пользу «беседки».

– Ну давай, рассказывай… – Наташе не терпится услышать от меня какие-нибудь новости о наших общих знакомых.

– Да я уже, собственно, всё рассказал.

Я киваю в сторону Стёпы, втайне надеясь на его пересказ – потом, когда уйду, – но Наташа непреклонна:

– Так не годится, Валера. – Она улыбается, начиная всё больше играть голосом в строгую, но справедливую учительницу. – Уж будь любезен, пожалуйста, рассказать всё как есть, ничего не утаивая.

– «Месье Барометров» ремонт затеял, – невпопад сообщает Стёпа, потирая ладони от непонятного мне удовлетворения, за что немедленно получает от неё внушение:

– Человек-то, наверное, побольше тебя знает. Ты лучше телевизор потише сделай.

Я вздыхаю, как приговорённый, и снова принимаюсь за пустое дело: комкаю предложения, проглатываю связи между ними, запинаюсь. Наташа, кажется, довольна услышанным. Продолжение разговора неожиданно воодушевляет её и озадачивает меня.

– А какой ремонт себе Алик отгрохал? – говорит она уже с нездешней мечтой в глазах, ища подтверждения у Стёпы в каком-нибудь жесте, а чтобы я не посетовал на свою непонятливость, тут же объясняет мне: – Это «люди из Москвы». Ну ты знаешь…

Я ничего не знаю на самом деле, потому что никогда их не видел, но это неважно: моего согласия в этом случае не требуется, – между Наташей и Стёпой начинается обмен мнениями по поводу «грандиозной» перестройки старого дома, купленного двумя легендарными братьями где-то в Подмосковье за «смешные деньги». Ко мне обращаются в самую последнюю очередь, когда все доводы иссякают, сравнения утрачивают силу, чтобы сообщить размер окон, высоту забора, длину бассейна, ширину кровати, цвет балдахина, запах свежеокрашенной веранды, а главное, что «денег в это дело вбухано немерено».

Я стараюсь как-то вырваться из-под тяжести строительных лесов, мне надо срочно улизнуть от завалов щебня, штукатурки, обоев, и совершенно случайно мне это удаётся.

Слонёнок – тот самый, запретный. Как это я его сразу не приметил? Серый и невзрачный для меня, он теперь лежит на подушке. Ему, как ветерану, предоставили почётное место; возможно, его просто забыли спрятать; веселее он, однако, не стал. У меня возникает только одно соображение на его счёт: этот слонёнок был любимой игрушкой детства для Наташи или Стёпы, та самая памятная вещь, которой нельзя касаться чужими руками. Так иногда бывает, я слышал об этом.

Внезапно у меня появляется острое желание проверить свою догадку: надо всего-то протянуть руку и дотронуться до него. Испытать хозяев, испытать себя – мне-то позволено это сделать? А что случится: меня остановят окриком или всё же не решатся, промолчат, но после этого я навечно буду отлучён от их дома? Я почему-то всегда считал, что обладаю особыми правами в наших отношениях, если уж мы столько лет знаем друг друга, – так это или нет, на самом деле? В конце концов, я никогда не предпринимал попыток сесть как-то иначе на этом диване, сдвинуться в сторону – даже в голову не приходило! Это острый соблазн… Меня останавливает вопрос Наташи:

– А вы с Леной ремонтом заняться не думаете?

II

Память нельзя обозначить каким-то одним словом, понятием, она переменчива и избегает любых более-менее точных определений. Вот она как точка – и тогда кажется, что всё ясно; вот она как зыбкая, прерывистая линия, тень от колышущихся веток, – разобрать что-либо сложно; чаще – безбрежная пустыня, заполненная миражами. Мы вспоминаем не то, что было. Мы вспоминаем свои ощущения, сны.