Читаем Жизнь в «Крематории» и вокруг него полностью

В назначенный час «Крематорий» в полном составе (я, Армен, Пушкин и Россовский) ожидал во дворе Булгаковского дома. Дворик этот всегда был тихим, хотя от людного Садового кольца отделяется лишь низкой аркой. Никого не было, и вдруг все арка заполнилась движущимися людьми. Во главе процессии шел человек в штатском, и под мышкой у него поблескивала папка для документов. На шаг позади него шли два милицейских сержанта, за ними следовали веером несколько рядовых, а сзади кучей шли пять или шесть дружинников в повязках. Все это напоминало сцену из детективного фильма или репортаж о поимке иностранных шпионов. По мере приближения к нам вся эта ватага редела. Дружинники остались у самой арки, чуть позже остановились милиционеры, и непосредственно к нам подошел лишь штатский.

– Я полагаю, вы – «Крематорий»? – спросил он и, когда мы кивнули ему, коротко бросил нам: – Пойдемте!

Мы спустились по лестнице ко входу в подвал, он отпер его своим ключом и прямо на пороге открыл свою папку. Оглядев нас всех, он повернулся к Армену как единственному, имевшему кавказские черты, и зачитал:

– Григорян Армен Степанович по кличке «Шляпа».

– Не Степанович, а Сергеевич! – поправил его Армен.

– Странно, – сказал штатский, что-то написал у себя и, повернувшись ко мне как к единственному действующему лицу с бородой, продолжил:

– Троегубов Виктор Александрович по прозвищу «Борода».

Странно, но он вторично ошибся в отчестве, и мне пришлось его поправить:

– Аркадьевич!..

Так же он зачитал данные Пушкина и Россовского, а потом отпустил Сергея и Михаила, а мне и Армену предложил:

– Хочу побеседовать с вами. Здесь грязно, может пойдем к нам? Здесь рядом.

Вскоре нас привели в ближайшее отделение милиции, где он взял у дежурного по отделению ключ от свободного кабинета, и мы втроем сели «общаться».

Следователь был молодым мужчиной всего лишь на пару лет старше нас. Им было предъявлено удостоверение уголовного розыска, но во время нашего разговора он несколько раз говорил, что его прямая работа – прослушивание и курирование самодеятельной музыкальной продукции. Мы узнали, что на нашем концерте присутствовал их осведомитель. Вообще, все, что касалось этого концерта, он помнил гораздо лучше нас – видимо, несколько раз слушал запись. Мы приводили в качестве примера разрешенного творчества питерский «Аквариум», уже тогда «взятый в телевизор». На это наш «интервьюер» ответил: «То, что возможно в Ленинграде, еще долго будет запрещено в Москве!»… Надо сказать, в этом разговоре было все: попытка втереться в доверие и что-то узнать, предупреждение и расплывчатые угрозы, да и, вообще, проще вспомнить, чего там не было.

В результате трехчасовой беседы кроме протокола, включавшего наши ответы на его вопросы, мы были вынуждены подписать и пространную бумагу, предупреждавшую нас о запрещении выступлений и недопустимости производства новых записей. Не совсем ясно было, для чего все это надо (видимо, чтобы запугать нас), но из данного общения мы поняли, что за нашими творческими успехами бдительно наблюдают. Кстати, несмотря на все перемены, происходящие сейчас, я уверен, что и по сей день этот документ подшит в надлежащую папку.

В финале разговора мы узнали о принятом партийными органами решении создать организацию, которая объединит «самиздатовские» группы. Через некоторое время такая организация появилась, и на ее учредительное собрание были приглашены все отловленные по подвалам рокеры. Официально называлась эта контора «Московской рок-лабораторией». Кем и для чего она была создана – каждый легко догадается сам. Народные острословы тут же окрестили новоявленное образование рок-блеваторией.

ТЕАТРАЛЬНАЯ ЭПОПЕЯ, ИЛИ «АРЛЕКИНЫ» В АРМЕНИИ

Лишь 30 апреля в общежитии Полиграфического института состоялся следующий сейшен. Опять было много народа, много вина, и все прошло в кайф. Именно перед этим концертом нами был преодолен какой-то очень важный психологический рубеж. После беседы с кагэбешником возникла туманная неопределенность: когда не знаешь утром, что может произойти до вечера, причем случится это не из-за твоего собственного пох..зма, а по чьей-то изощренной воле. Опять же не хотелось втягивать в свои запутанные дела ничего не подозревающих хозяев флэтов – а ведь мы ждали каких-то (непонятно, каких именно) провокаций и последующих репрессий. Но что будет – то будет! И опять закрутилась спираль квартирных сейшенов. Чаще мы выступали всей группой, но иногда стали практиковать концерты «на двоих» с Арменом…

Перейти на страницу:

Похожие книги

10 гениев спорта
10 гениев спорта

Люди, о жизни которых рассказывается в этой книге, не просто добились больших успехов в спорте, они меняли этот мир, оказывали влияние на мировоззрение целых поколений, сравнимое с влиянием самых известных писателей или политиков. Может быть, кто-то из читателей помоложе, прочитав эту книгу, всерьез займется спортом и со временем станет новым Пеле, новой Ириной Родниной, Сергеем Бубкой или Михаэлем Шумахером. А может быть, подумает и решит, что большой спорт – это не для него. И вряд ли за это можно осуждать. Потому что спорт высшего уровня – это тяжелейший труд, изнурительные, доводящие до изнеможения тренировки, травмы, опасность для здоровья, а иногда даже и для жизни. Честь и слава тем, кто сумел пройти этот путь до конца, выстоял в борьбе с соперниками и собственными неудачами, сумел подчинить себе непокорную и зачастую жестокую судьбу! Герои этой книги добились своей цели и поэтому могут с полным правом называться гениями спорта…

Андрей Юрьевич Хорошевский

Биографии и Мемуары / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное