Читаем Жизнь в «Крематории» и вокруг него полностью

…В ноябре 1986 года был записан альбом «Иллюзорный мир». Студия была чуть лучше предыдущей, но для музыки, которую собирались записывать, ее возможностей явно недоставало. Подготовка к этой записи происходила урывками уже около года, и многие песни («Америка», «Маленькая девочка», «Наше время» и некоторые другие) уже «засветились» на концертах. О репетиционной работе над новыми песнями для альбома я узнал не сразу. Я тогда закирял с другой компанией и на некоторое время исчез. Такое бывало с каждым из нас – мы не давали обязательств проводить наш досуг только вместе. Но когда пропадал Армен, я не начинал стремительно репетировать с Мишкой Россовским и Пушкиным свои песни, чтобы получить некий приоритет. Мне просто не приходило в голову делать что-то без Григоряна. По всей видимости, у него существовал совсем другой взгляд на данный вопрос. И он потихоньку начинал тянуть одеяло в свою сторону… Итак, я появился из каких-то «странствий», мы сидели попивали пивко, как вдруг он сообщает мне, что сегодня репетиция. Когда тем же вечером мы собрались у Пушкина (мы тогда репетировали у Сереги дома), я понял, что мой «соратник» не терял времени даром. Уже был прилично подобран репертуар, уже были определенным образом настроены остальные участники группы. Короче, Армен подгадал все таким образом, что моих песен на альбоме не предвиделось. Он и со студией договорился так, что просто не оставалось уже времени делать что-то кроме отобранных им собственных песен. Меня это обидело, но выяснять отношения с ним я не стал. Мне еще казалось, что все перемелется и мы опять заживем душа в душу…

Вообще, мне казалось, что к тому времени между нами существовали не только дружественные, но и еще более близкие доверительные отношения. Когда в 1977 году мы поступили в МАИ и познакомились, нас была целая компания из шести молодых шалопаев, которым было очень весело прогуливать занятия и отвязываться в студенческом общежитии. Витя Рыскин, Шура Щепелин, Витя Челикин, уже упоминавшийся Андрей Пустовой и мы с Григоряном – вот весь тот состав. Все, кроме нас с Арменом, были тертыми калачами и поступили в институт уже по второму разу. Правда к началу второго семестра двоих – Щепелина и Челикина – отчислили. Потом «взялся за ум» Рыскин, став отличником и постепенно отдалившись от нас. Оставшаяся наша троица продержалась вместе до конца института. Даже когда кого-нибудь из нас отчисляли в академический отпуск, судьба через некоторое время соединяла нас вместе… Другая компания была музыкальной, собственно это и была группа «Атмосферное давление». Как я уже рассказывал, и здесь мы с Арменом в какой-то момент обособились на почве нашей новой, русскоязычной музыки. Я думал, что нами руководят не только общие музыкальные интересы, но и настоящие дружеские отношения. Многие факты доказывали это, пусть и не напрямую. Однажды у родственников Армена произошла трагедия: случайность унесла жизнь сразу нескольких близких ему людей. Родители Армена и он сам срочно вылетели в Армению. Но вся беда была в том, что именно в это время «Атмосферное давление» должно было играть на выпускном вечере. При подобных обстоятельствах мы могли запросто отказаться от выступления, но всей нашей группе просто необходимо было выступить. Перед вылетом мы сидели всей группой и решали, что же нам делать. Трое из четверых – Сашка Севастьянов, Джон Хомяков и я сам – были за отмену мероприятия. И лишь Армен сказал тогда, что я смогу заменить его на бас-гитаре. Поверьте, в тот момент все чувства были обострены, и в наших глазах стояли слезы. Я никогда до этого не играл на бас-гитаре, этом не очень понятном мне инструменте. Но наша дружба не позволяла мне не поверить тогда Армену. Я взял его бас-гитару, и полдня мы с Джоном Хомяковым разучивали весь наш репертуар в необычном для меня виде… Вечером мы втроем вышли на сцену. До самого последнего мгновения мы сами сомневались в том, что сможем выступить достойно, но обратной дороги уже не было… Мы прорвались. Наверно, это был далеко не лучший концерт «Атмосферного давления», но публика была довольна, а мы втроем тогда выиграли, может быть, самый важный свой бой… Я мог бы еще много рассказать о нашем братстве. Мы вдвоем придумали группу «Крематорий» и записали два первых крематорских альбома. На альбоме «Крематорий II» наших песен было поровну, и попросту прокатить меня как автора было просто непорядочно. Между нами бывало всякое, но наверно именно перед записью «Иллюзорного мира» между нами появилась самая первая, пока еще незаметная трещина. Верней, если Армен смог тогда сделать это, значит такая трещина появилась в его душе гораздо раньше…

Перейти на страницу:

Похожие книги

10 гениев спорта
10 гениев спорта

Люди, о жизни которых рассказывается в этой книге, не просто добились больших успехов в спорте, они меняли этот мир, оказывали влияние на мировоззрение целых поколений, сравнимое с влиянием самых известных писателей или политиков. Может быть, кто-то из читателей помоложе, прочитав эту книгу, всерьез займется спортом и со временем станет новым Пеле, новой Ириной Родниной, Сергеем Бубкой или Михаэлем Шумахером. А может быть, подумает и решит, что большой спорт – это не для него. И вряд ли за это можно осуждать. Потому что спорт высшего уровня – это тяжелейший труд, изнурительные, доводящие до изнеможения тренировки, травмы, опасность для здоровья, а иногда даже и для жизни. Честь и слава тем, кто сумел пройти этот путь до конца, выстоял в борьбе с соперниками и собственными неудачами, сумел подчинить себе непокорную и зачастую жестокую судьбу! Герои этой книги добились своей цели и поэтому могут с полным правом называться гениями спорта…

Андрей Юрьевич Хорошевский

Биографии и Мемуары / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное