Жизнь в «Крематории» и вокруг него

Студия при ДК «Серп и молот» давала возможность прописать живые барабаны. Срочно призвали Севастьянова. Появление мощной ритм-секции усилило воздействие большинства песен. Но каждая палка – о двух концах, и той же барабанной динамикой была убита пронзительная печаль одного из самых ранних наших хитов «Крылатые слоны». К сожалению, «Крылатые слоны» после этого не нашли в себе сил птицы феникс и перестали исполняться на концертах… Одной из самых сильных вещей альбома стала абсолютно нетрадиционная для «Крематория» по саунду песня «Когда кончится ночь». В ней мастерски сыграл на рояле Серега Пушкин. Вообще, он проявил себя на альбоме как наиболее зрелый в отношении аранжировок музыкант группы. А чего стоит придуманное им фортепианное вступление к «Маленькой девочке», которое с тех пор играется перед этой песней всегда, пусть и не на рояле. В песне «Танец «Альфонсо» сыграл на рояле и я, а заодно спел основной вокал. В двух вещах звучала губная гармошка, а в качестве электрогитариста выступил Портнов, хотя в блюзе «Наше время» сыграл «атмосферщик» Джон Хомяков. Нельзя не упомянуть несколько наиболее удавшихся в плане записи песен: «Когда кончится ночь», «Себастия», «Америка», «Сексуальная кошка». Конечно, новый альбом обладал неисчислимым количеством шероховатостей, однако несомненным было и присутствие чего-то нового, да и слушатели встретили новую работу с неподдельным восторгом.

Не знаю, что повлияло больше: то ли дерганая обстановка в студии, то ли полная неясность направления новых шагов, но мы чертовски устали. И друг от друга тоже. Трещина продолжала расширяться. Наверное, из-за этого и случился ряд довольно странных по составу квартирников. Я выступил вдвоем с Мишкой Россовским, Армен сыграл по отделению с Силей (Селюнин из группы «Выход»), я – с Мишкой и Папой-Лешей (хиппистский автор Алексей Бармутов). Наверное, это и были поиски черной кошки в абсолютно темной комнате.

ОДНОСЛОЙНАЯ ЧЕРНУХА

В марте 1986 года Армен сообщил мне, что ему позвонили из так долго бойкотировавшейся нами московской рок-лаборатории. У ее истоков стоял некий Булат Мансурмункулов, являвшийся основным двигателем первого состава рок-лаборатории. Мы подъехали в Старопанский переулок и, переговорив, согласились уже на следующий день сыграть на так называемом методическом прослушивании, проходившем на базе группы «Клон» где-то у метро Семеновской. В тот день экзаменовалось около 10 команд. Конференц-зал некоего предприятия был на четверть заполнен друзьями музыкантов и немногочисленной тогда околомузыкальной тусовкой. Была в наличии представительная комиссия, в которой среди различного рода функционеров восседали Александр Градский и Маргарита Пушкина. Вернее Градский по очереди в пух и прах разносил выступающие группы. А это были «Метро», «Институт косметики», «Грунтовая дорога» – довольно известные в те времена группы, но в тот день уничижительная критика Градского, игравшего в комиссии безусловно первую скрипку, имела под собой почву – все выступления были предельно слабыми и неинтересными. Мы были смущены и готовились к худшему. Во время десятиминутной настройки звука, не принесшей желанного баланса, мы сквозь гитарно-скрипичные звуки отчетливо слышали поставленный вокал Александра Борисовича, распекающего наши тексты, находившиеся в печатном виде у комиссии. Помню точное определение Градского: «Однослойная чернуха». Короче: ничего хорошего не предвиделось, и я даже предложил не менять наш обычный прикид на концертный. Но Армен настоял на обратном, и мы выползли на сцену.

Лишь несколько секунд понадобилось, чтобы отрешиться от полупустого зала и звукового дисбаланса, от дискомфортной ситуации – да просто от всего. Мы начали, и сразу прекратились зевки и разговоры. В тот день мы исполняли семь наших суперхитов в следующем порядке: «Крематорий» – «Житейская смерть» – «Таня» – «Посвящение бывшей подруге» – «Америка» – блюз «Наше время» – «Последнее слово» (четыре песни написал Армен, остальные три принадлежали мне). Уже во время исполнения первой песни Градский, сидевший в составе комиссии в задних рядах, вдруг вскочил и выбежал из зала в дальние от сцены двери. Я тогда подумал: «Неужели так плохо?». Но тут распахнулась ближняя к сцене дверь, Градский вошел и уселся на второй или третий ряд. Весь его вид выражал интерес, а в какие-то моменты он просто прихлопывал и притопывал в такт нашей музыке. Мне показалось, что кульминации телодвижений Александра Борисовича приходились на наши двухголосия… Как только мы закончили и прямо по маленькой лесенке сошли в зал, Градский подошел ко мне, пожал руку и сказал: «Вы отлично играли». Я был настолько польщен его похвалой, что ответил чуть нагловато: «А вы отлично хлопали!». Мы еще о чем-то говорили, но я был в состоянии такой эйфории, что запомнил далеко не все. Помню, как потом подошла ко мне и Маргарита Пушкина, которую мы тогда знали в лицо, но не знали лично. «А кто пишет тексты?» – спросила она. «Каждый, кто поет», – не растерялся я.