Жизнь в пограничном слое. Естественная и культурная история мхов

Я сворачиваю к кладбищу, зеленой аномалии, со всех сторон окруженной старыми шахтами. Мертвые интересовали компанию так же мало, как живые. Могилы хорошо ухожены, но вот мощеная дорожка заканчивается и начинаются хвостохранилища. Памятники из полированного гранита уступают место удивительному собранию самодельных мемориалов: заржавленная пила с деревообделочного завода, полузарытая в землю, инициалы из сваренных арматурных прутьев, древняя телеантенна, согнутая так, что напоминает крест… в этих отвалах погребено множество историй. Тропинка к шахте идет мимо кладбищенских отходов — старых рождественских венков, всё еще стоящих на подставках, белых пластмассовых корзин с розовыми пластмассовыми цветами, предметов, напоминающих о трауре.

Я взбираюсь по склону хвостохранилища, поскальзываясь на рыхлом песке — ощущение такое, словно бредешь по пляжу. Песок набивается в ботинки, ну и пусть: эти дюны — не ядовитые, они просто вредоносны, как и большинство пустынь. Песок не удерживает воду и быстро высыхает после дождя. Нет растительности — значит, нет живой материи, способной впитывать воду и запустить пищевой цикл. В отсутствие деревьев, дающих тень, температуры достигают предельных значений. Я гляжу на термометр: сто двадцать семь по Фаренгейту, хватит с лихвой для того, чтобы погубить нежный саженец. Склон усеян гильзами от дробовиков и продырявленными банками. Там и сям виднеются странные микроконструкции: кусочки ткани, натянутые на палочки от эскимо, вроде миниатюрных брезентовых навесов. На песке валяются куски старых ковров, будто здесь усердствовал какой-то странный продавец пылесосов.

Впереди я вижу Эме, стоящую на коленях с планшетом в руках, ее рыжие кудри скрыты под широкополой шляпой. Она опасливо глядит на меня, потом улыбается. Эме уж точно будет рада помочь и знать, что она не одна. На той неделе она обнаружила, что на гладкой поверхности одного из наших опытных участков накарябаны грязные слова угрозы. Мусор притягивает мусор. По крайней мере, сегодня, услышав звук шагов, она может быть уверена, что они принадлежат мне и только мне.

Тема дипломного проекта Эме — «Роль мхов в экологической сукцессии горных выработок». Повсюду видны следы ее экспериментов. Мы вместе бродим по хвостохранилищу, проверяя опытные участки. Там, где склон переходит в ровную местность, мы замечаем отпечатки шин грузовиков. Эти машины, с именами вроде «Лакающая Сью» или «Говновозка», написанными на цистернах, незаконно сливают сюда жидкие отходы под покровом темноты. В воздухе стоит вонь. То, что люди якобы «утилизировали», нажав на смыв, снова увидело дневной свет и теперь валяется среди высушенного очистного шлама. Вода и питательные вещества могли бы что-нибудь сделать с этим, если бы здесь была почва, удерживающая их. Но всё быстро высыхает, остается серая корка с окурками и розовыми аппликаторами от тампонов. Мусор притягивает мусор.

С другой стороны кучи есть место, где земля исцеляет сама себя даже без сточных вод и экзотических трав. Тут на отвалах встречаются скопления боярышника и клевера, а кое-где — примулы. В других случаях мы назвали бы эти растения сорняками, но сейчас их присутствию стоит порадоваться. Особенно рады бабочки, порхающие во множестве, так, словно это единственные в окрестностях цветы. И правда, единственные.

Бóльшая часть склона покрыта мхом Polytrichum, тем же самым, что я видела на вершине Кэт-Маунтин.

Я восхищаюсь его упорством: он способен выживать здесь, другие увяли бы за день. В прошлом году, во время полевого сезона, Эме обнаружила, что полевые цветы почти никогда не пускают корни на пустой породе — только в дерновинах Polytrichum. Этим летом мы попробуем узнать, почему так происходит. Мох приходит туда, где есть островки тени от цветов? Или же он образует безопасную среду, где прорастают зерна сорняков? Как они взаимодействуют друг с другом для продолжения сукцессии? Эме подзывает меня к группе крошечных навесов, которые я видела, поднимаясь по склону. Она соорудила их, желая понять, что делает тень — ускоряет или замедляет рост мха. Возможно, тень позволит выяснить природу связи между мхом и полевыми цветами. Мы встаем на колени, заглядываем под навес и видим мягкий зеленый мох — почти везде на склоне он черный и жесткий. Ступать по сухому мху — всё равно что ступать по крекерам, которые хрустят у тебя под ногами.

Я беру из-под навеса побег Polytrichum и рассматриваю его через лупу: длинные, заостренные листья, из-за которых всё растение напоминает миниатюрную сосну. Вдоль центра каждого листа идут волнообразные полосы ярко-зеленых клеток — пластиночек. Если растение увлажнено, пластиночки действуют наподобие солнечных панелей. Как и другие мхи, этот вид способен к фотосинтезу, только когда лист получает одновременно влагу и свет. В других обстоятельствах — то есть бóльшую часть времени — рост приостанавливается, мох попросту ждет. Неудивительно, что этот небольшой участок хвостохранилища покрылся мхом лишь за сорок лет.