Жизнь в розовом свете

Агнес знала, что финальный спектакль был не лучшим. Голос звучал блекло и никак не появлялся тот сценический кураж, который обычно воспламенял кровь звезды. Она никак не могла понять, почему среди актеров так много людей, принимающих допинги. Агнес не нуждалась ни в алкоголе, ни в наркотиках. Зрительный зал, замерший в восторженном ожидании, превращал усталую и отнюдь не самую эффектную женщину в блистательную примадонну.

Без грима и эффектного туалета Агнес могла спокойно расхаживать в толпе поклонников, не опасаясь, что кто-нибудь узнает её. Славненькое, но вполне заурядное лицо с мелкими чертами, тускло-смуглый оттенок кожи, стройная, миниатюрная фигурка — вовсе не примечательная в повседневной одежде.

Блеклый цвет лица — досадный пустячок, который легко устраняется гримом, но делает абсолютно невозможным появление на людях без специального макияжа. Те, кому пришлось застать звезду «а ля натурелль», сразу интересовались, а не захворала ли она — настолько померкшим и унылым казался её облик.

Но плюсов во внешности Агнес было гораздо больше. Конечно, осанка, умение двигаться, носить шикарные вещи, производило впечатление породы, яркости, неотразимой прелести. А голос! Агнес удавалось в разговоре придавать интонациям столь богатые оттенки, так выразительно произносить банальности, что её считали глубокой, утонченной, загадочной… Да, старому учителю Карлу Фитцнеру удалось все же сыграть в судьбе Агнес роль Пигмалиона. Он не сумел сделать из бойкой девчонки утонченную леди, но её бархатный голос, манера значительно изрекать банальности, могли бы украсить и герцогиню.

Нельзя упустить из внимания и вьющиеся жесткие волосы — этот недооцененный Агнес дар природы. При всякой погоде и в любой ситуации её лицо имело чудесную раму — крупные темно-каштановые завитки с огненным оттенком, полученным при помощи хны.

Агнес частенько досадовала на природные кудри, завидуя тем, у кого волосы струились как светлый шелк. Но ведь оценить природный дар может лишь та, что проводит часы в папильотках под горячим колпаком и бережет прическу от ветра и тумана. А уж дождь! — Эн сочувственно покачала головой.

— Мне страшно и подумать об этих бедолагах.

— Ты слишком консервативна. Сейчас в ходу мужская стрижка, дамы забывают о волосах до следующего посещения парикмахера. Современную женщину украшают независимость и умение зарабатывать деньги, а не кудельки. — Без видимого одобрения прокомментировала ситуацию Ди.

— Мы то с тобой никогда не знали проблем с волосами. Кудряшки, особенно светлые, всегда выглядят премиленько. — Эн провела рукой по зачесанным назад пышным волосам. — Хотя, признаюсь, порой я бы не отказалась от прически Лиз Тейлор или Лайзы Минелли… Женщинам скучновато пребывать в одном, отпущенном им природой, облике.

— Вот они и метят в актрисы, чтобы побывать и Сильвой и Марицей.

— Но всему приходит конец. Однажды наступает страшный день — актриса видит в зеркале ушедшие годы.

«Твоя звезда меркнет» — сказала себе Агнес, вглядываясь в зеркало. Наедине с собой она впервые призналась в том, что не хотела, ни за что не хотела замечать — швыряла подальше газеты с портретами молоденьких актрис, не обращала внимания на успехи соперниц и собственные неудачи. Она шла напролом, ощущая, что попадает в ногу со временем.

Но время ускоряло свой ход — стремительно менялись вкусы, настроение, мода. Эпоха «Королевы чардаша» уходила в прошлое. Идолом толпы становилась Мадонна — дрянь, стерва, черная кость. В цену входило обаяние порока, цинизма, коварства. А тридцать пять — не тот возраст, чтобы все начинать заново.

— Может плюнешь на сегодняшний прием? — засомневался Питер, увидав стоящую перед зеркалом Агнес. Он приехал за ней в смокинге и черном плаще, как всегда сдержанно элегантный. — Хочешь, я позвоню господину Стефовичу? Возможно, у тебя снова поднялась температура. Глаза блестят и на щеках какой-то лихорадочный румянец.

Агнес отключила лампы, чрко светившие вокруг большого гримерного зеркала. Комната погрузилась в зеленоватый полумрак шелкового абажура на низком торшере. Сильнее запахли цветы в многочисленных корзинах и вазах.

— Не надо звонить. Подойди сюда.

Питер встал рядом. Они смотрели на свое отражение, обрамленное прямоугольником погашенных ламп.

— Смотри, Пит, вон там, за нашими спинами, большеротая девчонка с лентами в волосах и в деревянных сабо… А у рыжего паренька повязан длинный фартук и в руках — поднос с поллитровыми пивными кружками.

— Да, Агнес. Мы их видим, а они нас — нет. Они нам нравятся, а мы им?

— Да они чертовски завидуют нам, Тихоня! — Агнес толкнула Питера в бок. — Проснись! Разве тогда мы могли вообразить что-либо подобное?

Питер вздохнул: — Если честно, я мечтал о другом.

— Хотел стать хозяином ресторанчика? — Агнес натянула перчатки, подхватила алую накидку и пошла к двери.

— Наверно! Но главное… Главное — я считал себя твоим женихом.

Агнес расхохоталась так рассыпчато и звонко, как умела делать это на сцене только она одна.