Жизнь в солнечном луче

У Наташи был свой план. Теперь он значительно изменился. Она думала уже не только о себе, о своей беде. Это ее в какой-то мере спасало, точнее — подсказывало пути к спасению. Она взглянула на небо. Оно было как бы разделено на две части: одну, с востока, синюю, другую, с запада, красноватую. Летевший с запада большой самолет из розоватого превращался в ярко-белый.

«Пусть он захочет стать летчиком,— сказала девушка сама себе.— Пусть он не остановится. Не только захочет стать им, но станет. Ему подойдет. А я уже не могу. Это жестоко? Все равно мне в небо нельзя».

Она была избалованной девчонкой, единственной в семье, и позволяла себе порой нелепые поступки. Но решение сойти в степи она приняла по другой причине, и о ней Виктор узнал несколько лет спустя.

По дороге он часто поворачивал лицо к своей спутнице и невольно пожимал плечами. Он не влюбился с первого взгдяда, хотя, оглядывая спутницу, пришел к выводу, что втайне мечтал именно о такой.

Девушка заговорила первой:

— Тебе интересно там жить? Словно вся жизнь только и сошлась на вашем руднике. Есть же еще кое-что!

— Что, например?

— Ну, что? Ну, вот… Да вот небо над нами! Тебе никогда не хотелось летать? Мне хотелось. Мечтала. Быть летчицей. Но сейчас это невозможно. А было бы возможно, так и не задумывалась бы. А ты?

— Все мечтают летать, но не у всех получается.

— Конечно, не у всех. Верно. Но почему именно у тебя должно не получиться? Почему именно у тебя? Может быть, как раз у тебя и получится?

Он не ответил. Они шли мимо пруда. На травянистом берегу лежали ребята. Кто-то увидел Виктора, закричал. Виктор помахал рукой.

Потом поднялись по земляной дамбе на бугор, за которым, сбегая вниз, в долину, лежало большое село.

Дом Виктора оказался закрытым.

— Придется подождать,— сказал он.— Я схожу за ключом. Мать, наверно, на ферме. Я быстро.

Он поставил чемоданчики на крыльцо.

— Посидите,— он кивнул на скамейку у стены.

Вернулся он действительно быстро.

— Оказывается, мать уехала,— сообщил он.— К моей старшей сестре. Та родить должна. Соседка сказала. Хорошо, что ключ оставила, а то б туго пришлось.

Он открыл дверь.

Но если до сих пор Наташе все казалось простым — сказать ему, объяснить, если не поймет сразу, убедить, то теперь девушка растерялась. Сперва мысль выглядела так: «Видишь, что получилось из моего безрассудства? Нелепая ситуация и совершенная неизвестность в будущем. Но мне надо спасать себя».

Потом эта же мысль выглядела по-другому: «Что же получилось? Как вообще это могло случиться? Неужели совсем потеряла голову? Отчего? Я боюсь его?!»

Она отмахнула эти мысли, но явились другие: «Все хорошо. Утром я уеду и обо всем забуду. Зачем мне помнить? И он не догадается, зачем я это сделала. И я буду крутиться опять среди лжи. Он? Хороший парень? Может быть. Но я должна уехать — забыть о нем. Мне нужно спасать себя, себя, себя… Остановиться? Но куда же я?»

Она испугалась.

— О чем вы думаете? — спросил Виктор, но она не слышала его вопроса.— О чем вы думаете? — опять спросил он. На этот раз она услышала его слова.

— О тебе,— ответила девушка.— Как все получилось?

— Зачем думать, как? Лучше подумать, что из этого получилось. А? Ну, ладно, вообще можно не думать.

В ответ девушка кивнула. Юноша понял ее движение, как согласие с его последними словами.

— Видите, все правильно,— сказал он.— А вообще подумать надо. Надо ж поужинать.

Он скинул пиджак, повесил его на спинку стула.

Наташа села к столу — не ужинать. Стол показался ей самым надежным местом в доме.

Виктор принялся хлопотать. Он все делал быстро, умело, и ей на одну секунду показалось, что в его действиях есть что-то радостное, словно человек только что сделал какое-то удивляющее открытие.

— Я буду вам писать, можно? — спросил он, доставая из своего чемоданчика колбасу и хлеб.

— Зачем? — спросила она.

— Ну, я ж сказал, что влюбился!

— Но я то не влюбилась!

— Тогда — другое дело,— невесело сказал Виктор. Он сходил куда-то и принес графин домашнего виноградного вина.— Будете? — спросил он. Девушка не ответила.— А я буду. Немного. Можно? Девушка улыбнулась.— Значит, можно. Нельзя? Ладно, не буду.— Он поставил графин на пол, к стене.— Кушайте. Может быть, чай? Вскипятить? А? Ладно, так, раз не хотите.

Она к пище не притронулась. Он тоже ел мало. Беседа сперва не вязалась, но потом все-таки настроилась. Он только слушал. Не отвечал. Один раз он сказал:

— Сам человек мало что может. Вот если б кто поддерживал. Тогда — все можно.

Виктор достал из старомодного гардероба чистые простыни, наволочку, положил на кровать матери.

— Ночь уже,— сказал он.— Пора вам спать. Я буду на веранде. Жарко. Можете открывать окно. Открыть?

Он прошел в спальню матери, открыл окно в сад.

Не бойтесь,— сказал он, возвратившись в столовую.— Я не волк.

Виктор долго не мог уснуть, смотрел на звезды и думал. Но думал больше о небе, о самолетах, чем о девушке, которая спала в его доме.

А она, как легла, так и заснула,— и растерянность, и неуверенность, и беспомощность — все сменилось усталостью.

Среди ночи она проснулась. Сразу же в двери увидела светлый силуэт юноши.