Жизнь в стеклянном доме

Мама так и не пришла ночевать к тете Гале, Глеб прождал ее очень долго, потом забылся в тяжелом сне и утром почувствовал неладное — мама никогда не оставляла его ночью. Тетя Галя, пряча глаза, сказала, что мамы больше нет, она умерла, и добавила:

— Все равно узнаешь. Подлец, он убил ее топором. Нет больше у тебя мамы.

Глеб плохо помнил похороны, да и тетка, лежавшая в красном гробу, совсем не была похожа на его красивую, смеющуюся маму. Отца судили и надолго посадили, а мир Глеба раскололся на две части — до и после маминой смерти. Ему казалось, что, если бы он не убежал в тот вечер, мама осталась бы жива. Напряжение юношеского организма было таким сильным, что он напоминал себе взведенный автомат, еще немного, и предохранитель будет снят. Он не знал и не понимал, как жить дальше, без мамы, с убийцей-отцом.

Глеб уехал в Ленинград, к маминой сестре тете Лизе, которая жила вдвоем с мужем и совсем не горела желанием воспитывать «злобного мальчика». Глеб действительно был зол на весь мир: на пьяницу и убийцу отца, который сломал ему жизнь, на своих одноклассников, которые смеялись над его короткими брюками, маленьким ростом и прыщами на лице. Даже город на Неве он не смог полюбить, несмотря на Петропавловскую крепость и крейсер «Аврору», мечту всех мальчишек. Он не любил вспоминать, что было потом. Тетя Лиза умерла и унесла его тайну в могилу, все остальные вряд ли про него вспомнят. Судьба закинула его служить в Сибирь, где он решил остаться, устроился на работу в войсковую часть и даже поступил в вуз на заочное отделение. Его злость ко всему происходящему вокруг, как ни парадоксально, толкала его вперед и заставляла держаться в жизни на плаву, и он держался — зубами, руками, ногами, всеми подручными средствами.

Окончив заочно вуз по специальности «Связь с общественностью», Глеб начал активно подвизаться в рекламных кампаниях. Какой-то период он изучал на отечественном рынке новый продукт, сухарики, и хотел превратить его в национальный бренд — «фасованные сухарики к пиву». Слоганы рождались не сами собой, а на фоне выпитого пива:

«Чисто русский закусон под пивко и под бульон».
«Не попкорн и не орешки, а конкретно сухарешки».

Глеб выяснял, что потребителями сухариков являются молодые люди со средними и ниже средних доходами, которые не заморачиваются, желают легких решений и не ищут проблем. Он предлагал даже цветовые решения. Каждому вкусу соответствовал свой цвет упаковки: сыр — желтая, зелень — зеленая с изображением добавки: грибы, бекон, салями. Немало времени было угрохано на молодежные тусовки и акции, например, «сухарнутое» лето с девизом: «Сам не грусти — и подружку угости!»

На самом деле эта работа Глебу радости и обещанных денег не приносила. Сухари он не любил, потому что знал: сушится не самый свежий хлеб, а тот, что скоро покроется плесенью. Получалось, что работает Пахнутый над продвижением прощального хлебного акта.

Его кумир Хоче Кушвилидзе когда-то поведал со страниц газеты «Новый формат», как он хлестал по дряблым щекам знаменитую эстрадную певицу. У завзятого сквернослова был такой словарь, который неадекватно выражал обуревающие человека эмоции. Его виртуозная брань и поведение воспринимались Глебом как недоступное большинству искусство. Глебу тоже хотелось стать заметным.

Потом у него появилась Тайна. Она мучила и тревожила его, жестко держала за горло. С этим он ничего не мог поделать.

Нынче Глеб Пахнутый был очень доволен тем, что попал в обойму к Ударникову. Он был человеком циничным, неглупым, помыкавшимся по неурожайным пиаровским полям. И неожиданно вписался в команду всенародно избранного мэра, после чего решил извлечь максимальную пользу от пребывания Яши на мэрском посту — положение, деньги, связи.

«Народ быстро раскусит мэра. Не зря его кличут цирковым прозвищем Клоун, — думал он. — Значит, его пребывание у власти и мое присутствие рядом будут короткими».

Глеб торопился. Его первой удачей с этой властью было получение служебной квартиры, где он обосновался с рыжим котом Василием «дворовой» породы. Он любил кошек больше, чем людей, потому что они относились к нему лучше тех, кто по жизни так часто над ним смеялся.