Жизнь в стеклянном доме

Яков знал, что Чистов проанализировал все возможности местной власти, как он говорил, ресурсы. Этот анализ заключался в одном: рассматривалось, что можно прихватить, поделить, на чем заработать и сделать потом своим бизнесом. Дядя обладал удивительным чутьем, он знал и видел, где удастся отломить кусок бюджетного пирога, а где лучше поосторожничать.

— Пока наступил наш сезон, сезон негодяев, — говорил он. — Это время хватких и деловых людей.

Муниципальные заказы распределялись по своим структурам. Появился новый банк, учрежденный партнерами. Все складывалось неплохо, только иногда совались не в свое дело депутаты, да и журналисты, как назойливые мухи, гудели над головами, мешая претворять грандиозные планы в жизнь.

Удачно как с Пестеревым получилось! Остальные теперь поосторожничают с ним связываться.

Он не догадывался, что в это же самое время дядя жаловался партнерам:

— Яков стал капризничать, привыкает к деньгам. Как бы чего не выкинул, надо за ним присмотреть.

Партнеры соглашались и качали головами. Мэра нельзя отпускать с крючка, не за тем они вложили деньги в это предприятие и надеются на хороший финансовый результат.

Глава 14 Снова заключенный

Пятьдесят лет назад

Заключенный медлил, ему не хотелось уходить из библиотеки. Библиотека в лагере располагалась в полуразрушенной палатке, дряхлой, старой, как все вокруг. Длинные обшарпанные полки сгибались под тяжестью книг, поскрипывали, постанывали, и это звучало для него лучшей музыкой.

В библиотеке не было новинок литературы, только классика, словно зэки будут искать какие-то ответы в великих сочинениях. Это он в юности любил читать о творениях человеческого гения, мерил под себя образы и поступки. А я так смог бы? — спрашивал он себя, прочитав о Николае Чернышевском, которого лишили любимого журнала «Современник», сослали на каторгу в Сибирь, а он оставался верен своим идеям до конца жизни, и ничто его не сломило.

Заключенный думал о том, что только чувства толкают людей совершать большие поступки. Чувства, которые пылают в душе. Сейчас в его душе жило одно чувство — голод.

Он вдохнул запах книг. В этом лагере библиотека для него была символом прошлой жизни, сладким воспоминанием, глотком свежего воздуха.

Личное время заканчивалось, а он не мог оторваться от зачитанной до дыр книги «Актеры советского кино». Эти лица напоминали ему о том времени, когда в его другой жизни был театр, походы в кино с оркестром и мороженым. Они смотрели «Неоконченную повесть», и он сказал смеющейся девушке:

— Ты похожа на Элину Быстрицкую. — И робко ее поцеловал.

Молодые люди любили ходить в кино, брали билеты на последний ряд, он нежно касался ее руки, и они оба замирали, то ли в предвкушении фильма, то ли от прикосновений. У нее была изящная рука с красивыми длинными пальцами, ноготки прикасались к его коже и обжигали, как лучи солнца, оставляя метку на сердце. Вечером они гуляли по улицам, и расстаться не было сил.

Он с сожалением поставил книгу на полку.

— Строимся на вечернюю поверку и досмотр, — это кричал бригадир Мартын.

Заключенный держался вместе с врачом по фамилии Штерн. Одиночке в лагере не выжить. Иосиф Штерн сидел по делу врачей-убийц. Кого и как он убивал, Штерн не знал, но пытался выяснить во время допросов. Его сильно били за такие вопросы-провокации, потом опять заставляли давать «правильные» показания. Штерн знал, как зашивать разорванные внутренности, удалять опухоли. Он имел ученое профессорское звание, и было престижным получить у него консультацию, тем более попасть на лечение. Почему и за что его посадили, Штерн до сих пор не понимал. Его никогда особо не беспокоил пункт пять в паспорте, где было записано «еврей», для него это были неважные детали бытия. Он гордился своей потомственной профессией лекаря, потому что его дед и отец тоже были врачами.

Штерн второй день лежит в тюремной больнице, вернее, ютится на узкой разбитой кровати, харкает кровью. Доктор схватил простуду, когда они валили лес. Медикаментов, кроме аспирина, в тюремной больнице не было. Сегодня заключенный работал один.

— Обязательно зайду к Штерну, — подумал он. Его товарищ болен смертельно и сам понимает это.

После вечерней поверки заключенные побрели на ужин, на него отводилось 20 минут.

Отбой будет в двадцать три ноль-ноль, у него еще уйма времени, чтобы дойти до больницы, а потом написать о событиях последних дней в дневнике.

— Сколько осталось ему самому — месяц, год? — Он не знал ответа. Отсюда никто не возвращается. Девушка, так похожая на известную актрису, наверное, давно забыла о нем. Он помнил ее глаза, расширенные от ужаса, когда за ним пришли ночью. Она кричала и рвалась к нему — милая, любимая, единственная. Как много времени прошло с тех пор!

Ты не снишься мне больше ночами,
Перестал торопить я годы.
Как ты там, обо мне печалишься?
Ты дождешься «врага народа»?