ЖИЗНЬ в стиле С

Невзирая на решительный тон, стрелять Наде не хотелось. Прохор Львович ей нравился. Он был умен, ироничен, мил и неназойлив. Он, словно понимал, каково молодой женщине в постели со стариком и никогда не проявлял излишней настойчивости. Он был нежен, внимателен и искренно привязан к ней.

— Нет, нет…Я не хочу умирать… — прошептал Люборецкий. — Я сделаю все, что нужно, только не убивай меня.

Жалкий лепет, умоляющий взгляд, униженное ожидание, придали сил. Ощущение всемогущества переполнило Надин. С оружием в руках она чувствовала себя победительной и сильной. Она уже желала нажать на курок. Уже жаждала отобрать жизнь у человека, к которому минуту назад испытывала добрые чувства.

— Ненавижу… — зашелся в крике Прохор Львович, — всех вас ненавижу…выродки…убийцы…идейные маньяки…

— Именем революции… — дрожащим от ненависти голосом сказала Надин. — Во имя моих погибших товарищей.

Она спустила курок. Ощутила, как дернулось плечо. Увидела, как на груди Люборецкого растекается красное пятно, как старик оседает на пол, хрипит и царапает ногтями паркетный пол.

— Что же вы, медлите? Почему не стреляете? — насмешливый голос вернул к действительности. Живой невредимый Люборецкий улыбался иронично. Надин не спустила курок. Не ощутила отдачу. Страшная картинка мелькнула в ее воображении и только.

«Я не могу убить человека, — пришло понимание. — Не могу»

Она изготавливала динамитные снаряды, участвовала в покушениях, метала однажды бомбу, которая не взорвалась. Праведное и грешное смешалось в жизни, однако от последнего шага в запределье смертного греха Бог ее уберег.

Люборецкий шагнул к ней, отобрал револьвер, навел на царский портрет, висящий на стене, выстрелил. Легкий щелчок вспорол тишину комнаты.

— Наш самодержец Николай Александрович, конечно, редкий олух, но если уничтожать всех профанов и невежд, кто же останется в России?

— Он — тиран и враг свободы, — пробормотала Надин, заплетающимся языком. Разоблачение и шутка с холостыми патронами вывели ее из равновесия. — вы победили, Прохор Львович. вызывайте полицию.

— Позвольте, мне самому определить вам наказание?

Консультант по террору выдумал изысканную муку и предложил прочесть несколько глав из своих дневников. Первая, посвященная кадровой работе, ошеломила Надин.

Ее личная судьба — страстное увлечение Германом Захаровым, призыв Арсения отомстить за любимого, насилие, учиненное над ней майским вечером — все было типичными приемами вовлечения в боевую работу. Надин читала: насилием часто предваряли крупные акции. Чувство вины, раскаяния, стыд неизбежно появлявшиеся после насилия. превращали нормальных здоровых мужчин в добровольных смертников, толкали на отчаянные поступки. Девушки, пережив надругательство над своим телом, становились холодными и циничными.

«Несколько лет после того страшного майского вечера меня «подкладывали» под генералов, промышленников, политиков и чиновников, а я, идиотка, полагала это нормальным. Несколько лет я кочевала из постели в постель, не испытывая ни привязанности, ни удовольствия. Секс был обязанностью. Мужчина — объектом. Я сама — инструментом для выполнения заданий», — открывались истины, от которых не хотелось жить. От волнения Надин слегла в нервной горячке и едва выздоровев, получила телеграмму о смерти Ларисы.

Сестра умерла родами. После Оли она трижды беременела, трижды теряла ребенка. В четвертый раз потеряла себя. В поминальный девятый день скончался отец. Больное сердце не вынесло утраты.

Похоронив обоих, Надин вернулась к Люборецкому. Она могла этого не делать. Она была разоблачена. Миссия исчерпала себя. Достать дневники, так необходимые партии, было невозможно.

Прохор Львович обрадовался:

— Вы? Отлично! Раз так будем работать дальше.

— Вам не удастся сделать из меня провокатора, — прозвучал гордый ответ.

— Провокаторов без вас достаточно, мне бы человека из вас сделать, — покачал головой полковник.

— Я и так человек.

— Нет, милочка, человек — существо разумное, а вы — рабыня, робот. С вашим умом и характером стыдно не замечать очевидных вещей.

Очевидным вещам был посвящен следующий год. С ужасом и отвращением Надин открывала для себя изнанку террора. То, чему она отдала жизнь, что представлялось ей героической сказкой, ради чего гибли и рисковали ее товарищи, было, по версии Люборецкого, громадным коммерческим предприятием.

— Деньги, а не люди определяют ход исторического процесса. Движение денег к власти разрушает одни общественные устои и утверждает другие…

Люборецкий был безупречно убедителен. От безжалостной простоты его аргументов у Нади обрывалось сердце. Деньги…капитал…политика не имела другой логики.

— Большая борьба требует больших денег. Вспомните недавний скандал, про «добрых» американцев, пожертвовавших на русскую революцию миллион франков. Эти сраные, уж простите за грубость, демократы выдвинули всего два условия: вооружить население и распределить финансирование между всеми партиями без различий программ. Подумайте, зачем заокеанским толстосумам вооружать население Российской империи?

— Не знаю.