Жизнь Василия Курки

Вдруг ему показалось, что все то, что было в жизни - было, но не должно, н е смело быть, - потонуло в этом последнем грязевом море.

Очень близко послышались редкие, потом все более частые выстрелы. Гришин ускорил шаги. Надо было торопиться, разворачивать госпиталь. Он бежал, и мешок с медикаментами бился о спину.

КОЛЬЦО

 

Операционная разместилась в тесном, низком зальце с заложенными кирпичом сводчатыми окнами. Бодее удобного помещения в этом полуразрушенном Бернардинском монастыре не отыскадось. Тут стояли - тесно, почти вплотную - два дощатых стола, прикрытых клеенкой, с которой стекада кровь. Работая, Гришин то и дело стал кивался спиной с другим хирургом, Шмукликом, здешним жителем, добровольно пришедшим, чтобы помочь немногим госпитальным врачам. Каждый раз при таких столкновениях они оба вежливо извинялись, хотя работа была изнуряюще трудная и нервы взвинчены до предела. Звуки боя почти не доносились - и из-за того, что стены монастыря были очень толсты, и оттого, главное, что сражение откатилось на запад, к Черняховцам. Работать приходилось при свете свечей, горевших в старинной люстре. Иногда расплавленный воск капал на руку и обжигал даже через перчатку . Гришин сквозь зубы чертыхался. На операционное поле ложились серые тени, и Гри шину то казалось, что он слепнет, то - что пролетают гигантские ночные бабочки, он едва удерживался, чтобы не отмахнуться о т них. Пахло горящим воском, йодоформом и еще - сыростью, тлением. Шмуклик снова задел Гришина рукой и вежливо извинился тихим, сдержанным голосом.

— Да прекратите свое бормотанье! - крикнул Гришин и сразу пожалел . Вдруг он понял, что этим - сыростью, землей, даже тлением - пахнет именно от Шмуклика.

Раненный в грудь танкист, которого оперировал Гришин, бредил. Поток раненых ненадолго иссяк, и Гришин сел н а скамеечку под распятием, рядом с о Шмукликом. Тот раскачивался и что-то бормотал .

— Молитесь? - спросил Гришин .

— Вспоминаю, - ответил Шмуклик. - Мне теперь только и осталось вспоминать.

— Что вспоминать? Сидели в яме, в темноте.

— Нет, нет, вы ничего не понимаете, - несмотря на свойственную ему вежливую сдержанность, горячо перебил Шмуклик.

— И как вы можете сразу после этого работать? - продолжал Гришин, сердясь на себя за глупый вопрос, ему-то пора было бы понять, что люди могут все : идти шестьдесят километров, передохнув час - еще сорок, и в бой, бегом - от брошенного окопчика до бомбовой воронки, от бомбовой воронки до смерти, перед которой еще успеешь пустить автоматную очередь в немцев. Идти в бой с пепелища избы, где несколько часов назад сожгли твою семью. Двери в одерационную были распахнуты, в монастырском коридоре гудел ветер, и чем неуловимее становились запахи йодоформа и крови, тем сильнее пахло другим - пе землей, а скорее плесенью, тлением, телом , разъеденным сыростью и голодом.

— Я не могу понять, как после всего, что вы пережили, можно так работать. Я ведь наблюдал. Как вас слушаются руки!

— Я и т а м все время оперировал. Иначе я бы давно умер, - растерянно и словно бы виновато отозвался Шмуклик.

— Оперировали? - недоверчиво переспросил Гришин .

— Конечно. В темноте легко вообразить все, что хочешь. Между прочим, против дома пани Терезы, где я прятался в подвале, помещалось гестапо. Криков не доносилось, но я знал, что там пытают, убивают, не мог не знать. Не думать обо всем этом можно было, только заняв себя работой. Я говорил, шепотом, конечно, все, что нужно, операционной сестре. Я там проделал замечательные операции на почке, на большой дуге аорты. Вы не смейтесь…

Гришин и не думал смеяться. Снова внесли раненого. Теперь к столу пошел Шмуклик, а Гришин воспользовался паузой, чтобы покурить. В коридоре он увидел Курку. Он его сразу узнал, хотя лицо скрывал полумрак. Курка лежал у стены, сжав винтовку с разбитым оптическим прицелом. Узнал по дыханию - детски чистому, с редкими всхлипываниями, по черному бинту, который все еще свешивался с головы.

— В бою был? Опять ранило? - спросил Гришин, наклоняясь над Куркой.

— Нет, вот только винтовку жаль.

— Дело наживное, - ответил Гришин.

— Привык я к ней. Гришин сел на пол рядом и закурил. Подошел начальник госпиталя подполковник Старшинов. Негромко сказал :

— Идите отдыхать. Вы ведь сутки без смены. Скляр и Виниченко добрались наконец, могли бы побыстрее.

Старшинов обернулся к Шмуклику и повторил :

— Вы тоже отдыхайте. Спасибо за помощь.

Они вышли из монастыря втроем - Гришин, Курка и Шмуклик. Было совсем темно, только изредка на западе загорались ракеты. В синеватом их свете холмы вокруг города казались неподвижными облаками. Шмуклик показывал дорогу. Очевидно, и в полной темноте, воцарявшейся, когда гасли ракеты, он видел или угадывал дорогу.

— Тут сейчас ничего нет, а было гетто. Тут был дом, где жила моя двоюродная сестра, она была красавицей. Тут когда-то был Дом культуры, - говорил он негромко. - Тут жил старик, которому я удалил почку. Тут жил мой родной брат.

Снова зажглась ракета, и стало видно, что кругом нет даже развалин.