Жизнь вечная

Буковский вышел из хаты с поникшей головой и опомнился уже далеко за околицей. Но шел он не домой. Шел в сторону Люблина. Не замечая ни прохожих, ни повозок, ни мелькавших деревьев, ни грязи под ногами. Пока дух не перехватило, словно кто-то набросился сзади и сдавил горло. Только тогда Ян остановился, прислонился к дереву, расколотому молнией, почувствовал слезы на щеках, и ему немного полегчало. Теперь он уже мог вернуться в Лапенник. Два часа прождал во дворе аптеки. Все надеялся, что до наступления темноты вернется жена аптекаря, и они смогут поговорить о Феликсе, и для этого разговора у них сил хватит. Мужики, проходившие мимо, снимали шапки и кланялись Яну, хоть и не были ему знакомы. А может, аптеке кланялись? Два часа ждал. Потом увидел телегу, ехавшую в сторону Красностава, и выбежал на шоссе. — Куда едете? — Домой, — ответил возница. — Мне с вами по пути… — Ян вскочил на телегу и утонул в пахучем сене.

2

Тетка жила на Замойской улице, и это была главная улица Щебжешина. Витольд, промерзший в дороге, шел быстро и заранее огорчался, что тетки не будет дома. По середине улицы маршировали евреи. В колонне по трое, как немецкие солдаты. Не очень четко маршировали, особенно в последних рядах, старые, бородатые, согнутые в три погибели, как будто заступы, совковые лопаты и метлы, которые они несли, весили по сто пудов. Вел их «синий» полицай, а замыкал шествие жандарм, добродушный с виду толстяк. Шел — будто в облаках витал. Правда, время от времени спускался на землю, ускорял шаг и покрикивал: — Links, zwei, drei!.. Левой, два, три… — И, догнав наконец последнюю тройку, громко скомандовал: — Ein Lied! Запевай! — И колонна запела. Во все горло. Старческие хриплые басы старались не отстать от звонких теноров и юношеских фальцетов:

Спасибо, фюрер, за заботу,
Теперь мы учимся работать…

Тетка открыла дверь, засюсюкала: — Витусь, Витусь… — и принялась его расцеловывать. Этого он боялся пуще всего. Пока ехал сюда, вспоминал тетку, и воспоминания о ней были сплошь обслюнявлены ее поцелуями. — Ну и вырос же ты за два года. Мужчина, право слово, мужчина. — И Витольд опять ощутил на щеках, на лбу прикосновения теплых, влажных губ. Когда-то он рассмешил тетку до слез тем, что после таких же нежностей принялся торопливо вытирать рукой щеки и губы. — Поглядите-ка, не любит целоваться! А может, ты, Витусь, в ксендзы метишь? — пошутила тетка Ванда. Когда-то, когда-то. Он почти ничего не помнил, да и что тут помнить? Тетка провела его в комнату, где стояли две кровати, украшенные никелированными шариками. Неприбранные, и только теперь Витольд заметил, что тетка разгуливает в ночной рубашке. Она, вероятно, уловила его смущение, так как весело воскликнула: — А ты не удивляйся, что я долго валяюсь под периной! Люблю поспать. А что мне делать-то? У мужа такая работа, что зачастую по два-три дня его не вижу. Так чем же прикажешь заняться? С бабами сплетничать? Ходить по городу и смотреть, как жандармы оттяпывают бороды евреям? — Он открыла шкаф и, заслонившись дверцей, начала переодеваться. — Садись на кровать или где хочешь, рассказывай, а я сейчас буду готова. Ты, наверное, голоден? У вас тоже такая же дороговизна? Баба, которая носит мне молоко, взяла с меня сегодня злотый пятьдесят, а еще в марте брала восемьдесят грошей. Разве это не скандал? — Витольд увидел вылетевшую из-за дверцы шкафа ночную рубашку. Подумал, что в данную минуту тетка стоит совершенно голая. — Почему молчишь? — спросила она, отрывая его от грешных мыслей. — Я не молчу. У нас все здоровы. — Дверца шкафа качнулась, задетая локтем или коленкой. А если захлопнется?

В прошлом году они с Зенеком забрались во двор к Малысякам и притаились у окна деревянного домишки. Малысяк лежал в больнице, дома оставались одни женщины. Жена Малысяка и три дочери, почти взрослые девицы. — Я четыре раза там был… — подбивал Витольда на эту эскападу щербатый Зенек, сын путейца, — если чуток повезет, такие чудеса увидим… — Везение состояло в том, чтобы Малысякова не слишком плотно занавесила окно. Черная светомаскировочная штора иногда цеплялась за высокий горшок с кактусом, и тогда оставалась щелочка, через которую была видна часть комнаты. Именно там стояли две кровати, на которых приходилось умещаться трем сестрам. — Смотри, голенькая, как ангелочек в костеле… — горячо дыхнул ему в лицо Зенек. — Раздетая клево выглядит. — Витольд прижался лбом к стеклу и увидал девушку, которая искала под подушкой ночную рубашку. Она была высокая, нагая и худощавая, как мальчишка. Даже волосы подстрижены коротко, под мальчика. И если бы не налитые, колышущиеся груди, Витольд мог бы сказать, что она вполне красива. — Клевая, но они все такие, — бормотал Зенек, давясь слюной. — Я знаю, чтоб мне провалиться, у меня ведь есть сестра. С этими сиськами каждый мужик рано или поздно примиряется, а когда притерпится, то они перестают ему мешать. Не понял? Ну, например, поглаживаешь бабу по животу, а на сиськи ноль внимания.