Жизнь: вид сбоку

Следователь долго молчал, мучился. Нехорошо для него разговор наш сложился, не по правилам. Как будто я его допрашивал, а не он меня. Мужик под сорок лет, все еще капитан, хотя и в центральном аппарате на Лубянке, действительно мягковат, поэтому и доброго играет. Жопой своей каменной высидел и языком длинным, сладким, вылизал теплое местечко. Небось и на фронте ни разу не был, все по тылам. Практики маловато, технику допроса знает слабо, плавает, валится на элементарных вещах. Позволил захватить инициативу. Где ему против меня, боевого разведчика с опытом! Но боится, есть что терять, все про себя знает и боится. Это хорошо, что боится. Видимо, имеется у него уже одно взыскание, а то и два. Нащупал я его болевую точку. Фартовый я, фартовый, везет мне сегодня…

– Слово офицера, Вячеслав, – с большим трудом произнес капитан. Не шли у него звуки из горла, унижение-то какое – прогнуться перед будущим покойником, а ныне заключенным под стражу японским шпионом. Он даже закашлялся, выпил воды из горла графина. Совсем поплыл, бедняга. Ну ничего, справился, за свою долгую и подлую карьеру привык к унижениям. Нужно мне было его прессануть как следует, для контраста нужно. Я, в отличие от него, троечника, технику допроса в училище сдал на «отлично». – Слово офицера, – отпившись и откашлявшись, наконец продолжил «добрый», – подпишешь бумаги, и тебя не расстреляют. Я слово офицера даю.

Вот тут, Витька, нужна была пауза. Чтобы увидел, как мечется подследственный, решает, верить или нет, цепляется за несбыточную надежду на жизнь. Чтобы поверил «добрый», что схавала рыбка наживку, чтобы зажглись его глаза радостью, – еще чуть-чуть, совсем немного, и кончатся мучения с ушлым майором. Подпишет майор протокол, а там – трава не расти: расстреляют, не расстреляют, без разницы. Можно домой идти спокойно, чай пить, под бок теплой жены, к детишкам малым. Глаза следователя зажглись, и я решил – пора.

– Ха-ха-ха, ой, не могу, ха-ха-ха, ну ты и юморист, капитан. – Я смеялся до слез, хлопал себя по незажившим до конца ребрам и ржал, как боевой конь. – Ну ты даешь, ха-ха-ха, вы, значит, меня чернильницей по зубам, сапогами по яйцам, ха-ха-ха, и к уркам злым на поругание, а я… ха-ха-ха, верить тебе должен. Ха-ха-ха, ой, не могу, ну ты и комик…

– Но что же делать? – прогнозируемо сломавшись, завопил «добрый». – Я не могу тебе больше ничего обещать. Вот оно, дело, вот! – Он истерично тряс передо мной папкой. – С твоими показаниями или без них, оно вот! Я в суд его должен передавать завтра. Вот, вот, вот!

– Понимаю тебя, начальник, – мгновенно оборвав смех, тихо и сочувственно сказал я. Мир перевернулся, теперь мы с ним поменялись ролями. Сейчас «добрым» был я. Настало время выкладывать последние козыри. С проломленной башкой я выдумал их в тюремной больничке. Здоровым бы не выдумал, бредом сивой кобылы счел бы, но на абсурд можно отвечать лишь еще более жестким абсурдом. Тогда появляются шансы… Мысленно помолившись всем возможным богам, я глубоко вздохнул и выдал: – Я тебя очень хорошо понимаю, начальник. Сам в твоей шкуре оказывался не раз. Не кипишуй, вырулим. Есть у меня одна идея. Тебе чего нужно от этого дела? Тебе нужен шпион, так? А кто им будет, я, не я, какая разница, так? Получишь шпиона, не волнуйся, даже двух получишь. Нет, два много, но полтора гарантирую. Слушай меня внимательно, дело было так…

Понимаешь, Витя, отрицать, кричать о своей невиновности было глупо и неэффективно. Раз попал на Лубянку, то уже по-любому шпион. Это как девственности лишиться, процесс необратимый, даже если тебя изнасиловали. Единственное, что можно сделать, это постараться сместить акценты, представить себя почти невинной жертвой. В поведанной мною следователю версии глупого майора, жаждущего тихого семейного счастья на гражданке, зацепил матерый японский резидент, а по совместительству – начальник особого отдела нашей части. Сначала он намеками стал вымогать взятку за содействие в увольнении из армии, а когда молодой майор повелся, стал осторожно его вербовать, шантажируя его фактом подкупа советского офицера. Молодой майор, то есть я, не сразу понял, куда дело идет, но, когда понял, конечно же, сразу отказался. Он дурак, безусловно, этот майор, но все-таки честный дурак, честный советский дурак. Хотя и трус, в чем раскаивается сейчас безмерно. Не донес на японского шпиона, испугался, что его за дачу взятки тоже посадят. Но, шантажируя уже в свою очередь подлого предателя особиста возможностью доноса, майор потребовал от него помощи в увольнении из армии. Чтобы от греха подальше, так сказать, а к жене молодой, своей любимой, наоборот, поближе. Так и оказался честный молодой майор-идиот на Лубянке, сующим взятку большому чину в высоком кабинете. По рекомендации японского шпиона-особиста и оказался…