Жизнь волшебника

детства? Как-то не вяжется она с ним. Соседняя – простая деревянная дверь – подошла бы

больше. Только, может быть, и Серёга уже не тот? Что ж, пора сверить их взгляды на жизнь. Хотя

свои-то лучше бы и вовсе никак не выдавать. Надо звонить, а Роман не решается. Стоя перед

чистенькой квартирой Серёги, он чувствуется себя монстром, вылезшим из болота, с которого на

площадку натекает лужа грязи.

Нет, поистине в жизни всё рядом. Оказывается, для того, чтобы встретить лучшего и

единственного друга, надо было лишь пересечь небольшой квартал, по сути, один двор с детской

песочницей, подняться по лестнице и, немного помявшись, нажать кнопку звонка.

– И куда же ты, к чёрту, запропастился?! – совершенно нормально приветствует Серёга самым

лучшим для этого случая приветствием. – Проходи давай! Я слышал, что из Пылёвки-то ты уехал

ещё летом.

– Да некогда всё было, – виновато бормочет Роман, – пока осваивался: то да сё…

Принимая друга, Сергей широко разводит руками в своей однокомнатной, переполненной

книгами квартирке, прикидывая, куда его усадить. Конечно же, Серёга тоже изменился, но не

расширился и не омужичился, как Боря Калганов, а, напротив, вытянулся, высох, хотя понятно, что

ни армейских «физо», ни строевых он не видел, да, наверное, и не увидит. Взгляд его теперь

спокойный, пристальный и уже совсем по-взрослому умный. Интеллигент, одним словом. И никуда

тут не денешься. Приятно почему-то осознавать, что твой друг – интеллигент.

Серёга в эти дни немного прихварывает: его мелкие непредсказуемые несчастья остаются при

нём – надо ж умудриться простыть в самом начале пока ещё тёплой зимы. Вот и греется теперь в

тёмно-синем свитере с глухим до подбородка воротником, швыркая красным носом. И голова его

на этой цилиндрической подставке воротника кажется ещё более внушительным кочаном, чем

прежде. Как не улыбнуться тут уже от одного его вида? Ах ты, чудо-чудище!

Усевшись в кресла, они продолжают с приятным полуузнаванием рассматривать друг друга. На

лице Серёги всё большое: и нос, и губы. Но глаза у него непропорционально большие даже среди

всего большого. Таких громадных, беззащитных, с длиннющими ресницами глаз у людей не бывает

вообще. Это глаза коровы или какого-нибудь другого добрейшего существа. Их моргание похоже на

широкие яркие всплески. Пожалуй, женщины обязаны любить Серёгу лишь за одни эти

очаровывающие озёра, из чистоты которых не выплыть ни одной. Наверное, и мир через такие

приборы представляется другим: широкоформатным, выпуклым и с миллионами оттенков. Из-за

своих крупных черт лица Серёга всегда казался забавным. Когда они в детстве купались в

Ононской протоке, то вода через его ноздри-пещеры затекала в нос. Поэтому нырял и плавал он,

обычно зажав нос пальцами. Но это же умора: видеть человека, который плывёт, держа себя за

нос над водой! Однажды он прищемил нос длинной деревянной прищепкой для белья, и плывущий

Роман, увидев его, так глубоко хлебнул воды от внезапного хохота, что едва потом прокашлялся. И

как теперь, помня эти эпизоды, не смотреть на друга без улыбки? «Нет, дорогой мой, ты просто

обязан быть великим человеком. Я знаю, что ты куда умней и талантливей меня. Но я тебе не

завидую. Я с радостью принимаю твоё превосходство по части способностей и ума. Я не хочу ни в

чём тебя превосходить. Мне приятней лишь просто как-то присутствовать в твоей жизни. Мне

достаточно знать, что ты, такой умный, считаешься со мной. Мне нравится противоречить тебе,

перебивая какую-нибудь твою умную мысль, но, пожалуй, лишь затем, чтобы показать, что я тоже

что-то соображаю. Давай, Серёга, дуй вперёд! И я от всей души буду гордиться тобой».

– Слушай, – говорит Роман, обведя взглядом квартиру и почему-то снова вспомнив бронзовую

ручку на двери, – а ведь ты, кажется, нехило устроился.

– А-а, – вздохнув, отвечает друг. – Знаешь, как всё это неловко? Квартира-то бабушки жены.

Живу на всём готовеньком. Стыдно.

Ну, если так, то конечно. «А я вот так бы смог? Тоже, наверное, нет».

Разговор начинается медленно, а, набрав обороты, становится сумбурным, скачкообразным –

тому и другому не терпится рассказать о себе, причём как-то всё сразу. О родителях умалчивают

совсем, чтобы не заговорить о родителях Серёги.

– Да уж, все наши революционные Пылёвские планы оказались нереальными, – говорит

Серёга. – Я понял это раньше тебя, потому что больше видел, что там творится.

– Да планы-то, может быть, и ничего, – пожав плечами, отвечает Роман, – просто мы ещё сами

не те. Мы ещё до них не доросли.

– Так ты не отказался от всего, о чём мы переписывались?

– Когда уезжал, то думал, что отказался. А теперь – не знаю. А что ещё в жизни останется без

этих планов? Посмотрим, как всё дальше повернётся. О, да меня же там чуть не женили! –

вспоминает вдруг Роман и рассказывает всё сначала о Светлане Пугливой Птице, а потом и о

Бабочке Наташке.

Ну, а если уж пошла такая тема, то доходит очередь и до городских приключений, о которых

53

Роман, вдруг неожиданно для себя, рассказывает с какой-то бравадой, невольно перенятой у