Жизнь волшебника

глаза, а рот и нос (болеет что ли?). Роман каким-то шпионским шёпотом просит у неё самое

убийственное средство, какое только может найтись. И аптекарша выдаёт, глядя на него такими

же, как у Элины, карими глазами.

68

Гадость оказывается крепкой и трудноистребимой. Борьба с ней продолжается несколько дней.

Всё это время помнится оплошность, допущенная на кухне Макаровых. Он не осмотрел и не

встряхнул даже простыню и одеяло, под которым лежал, когда ворочался и не мог уснуть.

Мерзость-то слишком уж живучая… А если там что-нибудь осталось? Что ж, если это так, то ему об

этом, вероятней всего, придёт и поведает Серёга… Он может прийти и отыскать его уже через

неделю. *3

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Расплата

И Серёга находит его. Только не через неделю, а через две, когда уже, как будто, можно было

бы и успокоиться.

Роман, отоспавшийся после ночной смены, лежит под покрывалом с книжкой в руке. Соседа по

койке, молодого токаря, в комнате нет – он работает только в день. В желудке сосёт от голода, но

вставать и идти на кухню, чтобы что-то готовить, не хочется.

– Да-да, войдите, – кричит Роман, услышав стук в дверь.

Однако, дверь не открывается: видимо, его не слышат. Откинув покрывало, Роман тянется к

спинке кровати за брюками, и в этот момент в комнату как-то робко и проверяющее заглядывает

большая Серёгина голова. И Роман медленно, растерянно садится туда, откуда вставал. Что ж, всё

идёт как по-написанному. Конечно, стесняться Серёгу нечего, но быть перед ним в трусах сегодня

почему-то стыдно. Роман медленно натягивает брюки и лишь потом с опаской подаёт руку. Ответит

ли он? Пожав руку, Серёга вытаскивает из-под мышки трёхчекушечную («бронебойную») бутылку

«Агдама» и молча ставит на стол.

– Понял, не дурак, – коротко соглашается Роман.

Он берёт со стола стаканы и по длинному коридору идёт на кухню, чувствуя, что его едва не

тошнит от этой вынужденной, беспомощной бравады. Стаканы на самом деле чистые, но тут нужно

прийти в себя и настроиться. На кухне знакомый токарь из соседней комнаты запекает на

сковородке омлет. Пахнет вкусно, но аппетита уже как ни бывало. Протирая скрипящее толстое

стекло надёжных гранёных стаканов под шипучей струей холодной воды, Роман невольно ловит

себя на желании тереть эти стаканы и тереть. Идут последние минуты, пока они с Серёгой ещё

вроде как друзья. Вот именно, «вроде как». А может быть, Серёга пришёл с чем-то другим? Хотя к

чему уж теперь эти увёртыши? Нашкодил – отвечай. На что тут ещё надеяться? Ситуация есть и,

значит, должна как-то разрешиться. В таких случаях объяснение неизбежно: это не тот груз, что

просто забывается или как-то незаметно сам собой сваливается с души. Пожалуй, это даже

хорошо, что друг пришёл сам. Но заговорить, наверное, надо первым. Так будет честнее. И всю

вину взять на себя, чтобы не развалить его семью.

Серёга уже без пальто, в одном свитере сидит за столом, бездумно гипнотизируя

распечатанную бутылку. Роман стряхивает на пол капельки со стаканов, решительно

припечатывает их к столешнице. Серёга, очнувшись, слегка вздрагивает, а потом выше ободков

наливает в них красную, чем-то нездоровую на вид жидкость. Значит так: сейчас они выпьют, и

надо сразу говорить. Но Серёга не даёт и выпить.

– Что же это ты перестал к нам забегать? – спрашивает он, поднимая стакан внимательно и

осторожно, чтобы чокнуться и не расплескать.

У Романа прилипает язык. Он физически ощущает, как внутри него всё спекается тяжёлым,

неповоротливым куском, похожим на тот безвкусный омлет, который он только что видел на кухне.

– Да так как-то всё… – мямлит он, сам не зная что, – то одно, то другое.

– Жена, правда, рассказывала мне, что ты приходил о чём-то поговорить…

– Да ничего особенного, – продолжает Роман, думая, что пока ещё это не главная ложь, и вдруг,

сам не зная для чего, врёт откровенно, – хотел своим в Пылёвку кое-что передать: думал, вдруг ты

поедешь.

Всё это настолько глупо и несуразно, что не лезет ни в какие ворота.

– Ну надо же, – огорчённо говорит Серёга, или играя с ним, как кошка с мышкой, или не замечая

этой явной подтасовки, – не мог заехать днём раньше? Я ведь как раз к родичам ездил… Эх, знал

бы ты, что там творится… Пьют теперь уже просто по-чёрному. Ну, выпьем давай!

Кажется, не замечая и явной накладки своего «выпьем» на пьянство родителей, он так же

аккуратно, но тупо тюкает сверху стаканом о стакан Романа и тут же, громко глыкая, пьёт. Это уже

что-то новое: Серёга всегда сторонился вина, опасаясь дурной отцовской наследственности.

– Ох, и тяжело же мне сейчас, – говорит он, с облегчённым вздохом опуская пустой стакан.

Роман тоже пьёт до дна – вино, согретое под мышкой Серёги и откровенно отдающее спиртом,

мерзко. Стакан выпит, и выхода не остаётся: пора объясняться. Похоже, Серёга выжидает

специально. Если молчать дальше, то он может сказать: «Ну ладно, с моими-то всё понятно. А ты

69

чего молчишь? Сказать нечего?» Похоже, тяжёлое состояние друга не только из-за родичей… Что

ж, пора и начинать. Или ещё немного потянуть?

– А я вот теперь и сам пришёл с тобой поговорить, – сообщает вдруг Серёга и замолкает,