Жизнь волшебника

он низенький, но с ним и большие мужики не связывались. Этот большой только замахнётся, а у

самого уже вся сопатка в кровищи. Я видел один раз – сам удивился. Ну, и меня отец наставил

чуток, дал несколько уроков. А больше ничего.

– А способному большего и не надо. В способном, как в хорошей пашне, прорастают и хилые

семена.

Однажды, наблюдая за его тренировкой, Махонин выдаёт длинное задумчивое рассуждение:

– Мой великий учитель, помогавший мне постигать мудрость боя, говорил, что в восточных

единоборствах не случайно такое разнообразие стилей с подражанием животным. Каждый человек

индивидуален, каждый чем-то похож на того или иного животного. Он считал, что каждому из нас

следует проявить собственный, неповторимый стиль, даже без оглядки на то готовое, что уже есть.

Я тогда удивлялся, как удаётся ему в новичке сразу разглядеть индивидуальность, а вот сейчас,

наблюдая за тобой, понимаю, что в великом бойце этот стиль проявляется сам – не заметить его

нельзя. Так вот, название твоего стиля – «Тающий Кот». Это выдают все твои движения, все твои

повадки. Тебе должно быть свойственно мгновенно, но мягко проявляться, наносить удары и тут

же становиться невидимкой, таять. Вот какой образ тебе следовало бы шлифовать.

– Вы сказали «великий боец». Это про кого? – не поняв, спрашивает Роман.

– Про тебя. Но про того, каким ты мог бы быть в перспективе. Однако, как видится мне, ты им не

станешь. Твоё поле борьбы иное.

– Какое же? – удивлённо спрашивает Роман.

– Вся жизнь. С ней-то ты и будешь махаться. Но кулаками её не взять, и всей нашей наукой –

тоже. Вряд ли твой Путь бойца (если назвать его так громко) станет успешным. Только этого уже не

предотвратишь и тебя уже не повернёшь. Ты, Рома, по натуре авантюрист и флибустьер. Ну, не

такой, конечно, авантюрист, как например, Остап Бендер. Ты, скажем так, положительный

авантюрист. Сама жизнь заставит тебя им быть. Потому что жизнь наша слишком уж затхлая. Мы

ведь почему воюем-то? – говорит он, опять же кивнув в сторону границы. – Да для того, чтобы хоть

встряхнуться немного, застоявшийся воздух их лёгких выпустить…

Непонятные вещи говорит прапорщик. Непонятные, как всякие пророчества. Роман, конечно, и

сам видит, что это армейское умение мало связано с его главными целями жизни – ну, разве что

где-то потом за себя постоять. Не более того. Просто есть какая-то внутренняя тяга, и он ей не

перечит. А лучше бы сажать в жизни другие семена. Настоящим его делом будет своё село, земля,

пашня. Задевают его как-то слова прапорщика о его тонком духовном слое, которое он с зелёным

дёрном сравнил. Вот он и будет его наращивать в себе самым духовным, что есть в жизни –

работой на земле.

Пустыня, хоть и имеет, конечно же, какую-то собственную жизнь, но ведь если её сравнивать с

10

нормальной землёй, тоже похожа на бездну. Вот если бы всю пустыню планеты плодородной

почвой одеть! Да ведь на такой богатой земле уже никакие границы, армии и войны не

потребовались бы. Странно, что почему-то главные запасы нефти находятся там, где жизни

меньше всего: пустыня, тундра… Почему-то органика ушла внутрь в этих местах. А вот если бы

произвести с этой нефтью нечто обратное, превратив её в почву! Это было бы куда полезнее, чем

перегонять её в бензин и солярку, заливая потом баки танков и других военных машин. Но всё это,

конечно, мечты и фантазии, которые Люба, например, слушает теперь, с удивлением вытаращив

свои замечательные глаза.

Короче, дома ему предстоит немало. И кандидатом в члены партии на последнем году службы

он становится в соответствии со своими первыми преобразовательными планами в селе,

постепенно выработанными в переписке с другом.

– Как? – удивившись, перебивает его Люба. – Ты станешь членом Коммунистической партии?

Ты? Такой молодой? А Витя, конечно, тоже?

– Нет, у него какие-то другие планы. А я хочу вступить потому, что мне хочется как-то

посерьёзней, что ли, относиться к жизни. Чтобы иметь какой-то вес.

– А Витя, выходит, не хочет его иметь?

– Знаешь, не могу тебе врать, – с неловкостью признаётся Роман, – но когда у нас на собрании

комсомольской организации обсуждали его как кандидата в члены партии, я сам проголосовал

против.

– Против? Но вы же друзья!

– Потому-то я и должен был поступить честно. Я прямо и открыто говорил ему обо всём до

собрания, сказал и на собрании. Раньше он всё время заявлял, что партийным просто легче жить,

легче квартиру получить, легче в институт поступить и всё такое. Мы с ним много об этом спорили.

Как же я мог голосовать «за»?

– Именно потому он и называет тебя Справедливым?

– Наверное, и за это тоже. И если уж называет, значит, и сам понимает, что я прав. А если

честно, то я теперь и сам толком не знаю – правильно ли поступил? С одной стороны, как друга его

надо было поддержать, но, с другой стороны, и против себя я пойти не мог. Знаешь, в Витьке для

этого не хватает полной чистоты, в нём есть вроде как небольшой дымный фильтр.

– Понятно, – почти с обидой говорит Люба, – он что же, по-твоему, карьерист?

– Да что ты! – спохватывается Роман. – Не думай так о нём! Он замечательный парень. Просто