Жизнь взаймы

— Нет. Просто ни ты, ни я никогда не знаем, кто кого бросит.

— Все изменится.

— Но только не до конца года!

— Пожениться можно и раньше.

— Давай лучше сначала отметим нашу встречу и расставание. Куда ты едешь?

— В Рим, а там на тысячемильные гонки через всю Италию. Через неделю. Но тебе со мной нельзя. Там ездишь и ездишь, и больше ничего, пока а, конце концов не сам не станешь частью трассы и мотора.

— Надеешься выиграть?

— Нет, «Милле Милия» — это чисто итальянские гонки. Однажды, правда, победил Караччьола, он выступал за «Мерседес», но обычно за первое место дерутся итальянцы. Торриани и я будем участвовать в «Милле Милия» третьим составом. На тот случай, если произойдет что-то неожиданное. Можно я побуду в комнате, пока ты оденешься?

Лилиан кивнула. — Какое платье мне надеть? — спросила она.

— Какое-нибудь из тех, что были у меня в плену.

Лилиан открыла шкаф. — Это?

— Да, это я хорошо знаю.

— Но ведь ты его никогда не видел.

— На тебе — точно нет; тем не менее оно мне знакомо. Это платье несколько ночей провисело у меня в комнате.

Лилиан обернулась; в руках у неё было зеркало.

— В самом деле?

— Признаюсь, — сказал Клерфэ. — Я как заклинатель развесил твои платья и колдовал над ними, чтобы ты вернулась. Этому я научился у тебя. То была черная магия и вместе с тем утешение. Ведь женщина может бросить мужчину, но свои платья — никогда.

Лилиан внимательно разглядывала в зеркале свои глаза.

— Значит, с тобой были мои тени.

— Нет, не тени, а все твои змеиные кожи, которые ты сбросила.

— Я бы скорее заподозрила, что с тобой была другая женщина.

— Это я тоже пробовал. Но ты сумела отвадить меня от других женщин. По сравнению с тобой — они неважные цветные картинки по сравнению с танцовщицами Дега.

Лилиан рассмеялась. — Как одна из тех страшных и жирных балетных крыс, которых он всегда рисовал?

— Нет. Я имел ввиду рисунок в доме Левалли. Ты его видела — это танцовщица в чарующем движении, но её лицо показано лишь несколькими штрихами, поэтому каждый может увидеть в нём свою мечту.

Лилиан отложила в сторону свою косметику. — Для этого, видимо, всегда надо оставлять немного свободного места, не так ли? Ведь когда рисунок полностью закончен, для фантазии уже не остается простора. Тебе так не кажется?

— Согласен, — ответил Клерфэ. — Человек всегда становится пленником своей собственной мечты, и никогда — чужой.

— Становишься пленником или вовсе теряешь себя.

— И то и другое. Это как иногда во снах, которые видишь перед тем, как проснуться: тебе кажется, будто ты падаешь и падаешь в бездонную черноту. С тобой было такое?

— Да, знакомо, — ответила Лилиан. — Этот сон я видела почти каждый день в санатории, после обеда в мертвый час, который Крокодилица называла сиестой, и из которого я пробуждалась с чувством, будто камнем лечу в пропасть. Вино еще осталось?

Клерфэ подал ей бокал. Лилиан обняла его за шею. — Это очень странно, — сказала она, — но, пока ты помнишь, что всё время падаешь, ещё ничего не потеряно. Видимо, жизнь любит парадоксы; когда тебе кажется, будто у тебя всё в полном порядке, ты всегда выглядишь смешным и можешь вот-вот свалиться в пропасть, зато когда ты знаешь, что всё пропало, жизнь буквально заваливает тебя своими дарами. Для этого можно даже ничего не делать, удача сама бежит за тобой, что твоя любимая собачонка.

Клерфэ присел рядом с ней. — Откуда ты всё это знаешь?

— Я не знаю, а просто болтаю об этом. К тому же это только полуправда, как и всё остальное.

— И любовь тоже?

— А что общего между любовью и правдой?

— Ничего. Она — противоположность правды.

— Нет, — ответила Лилиан, вставая. — Противоположность любви — это смерть, а любовь — всего лишь горькое очарование, помогающее нам не надолго забыть о ней. Поэтому каждый, кому хоть немного знакома смерть, знает кое-что и о любви. — Она навадела платье. — Но и это тоже полуправда. Кто из нас знает хотя бы что-то смерти?

— Конечно, никто. Нам известно только, что смерть — это противоположность жизни, а не любви, хотя и это сомнительно.

Лилиан рассмеялась. Клерфэ стал снова таким же, как и прежде.

— Знаешь, что бы мне хотелось? — спросила она. — Одновременно жить десятью жизнями.

Он погладил узкие бретельки её платья.

— Зачем? Все равно это будет только одна жизнь, Лилиан, как партия у шахматиста, который одновременно играет против десяти разных партнеров, он ведь тоже, по сути дела, разыгрывает лишь одну партию — свою собственную.

— Это я и сама поняла.

— В Венеции?

— Да, тогда, но только не так, как ты думаешь.

Они стояли у окна. Над зданием Консьержери висела бледная вечерняя заря. — Мне бы хотелось перевернуть всю мою жизнь, — сказала Лилиан. — Как бы мне хотелось прожить сегодня день или час из пятидесятого года моей жизни, а потом из тридцатого, а потом из восьмидесятого — и всё разом в одни день, именно как мне вздумается, а не год за годом, следуя ходу времени.

Клерфэ рассмеялся. — По мне, ты и так достаточно быстро меняешься, если приглядеться. Где будем ужинать?