Жизнь взаймы, или У неба любимчиков нет

– Шахматные задачи решать. Понимаете, это сразу вас уносит… от всего житейского, от сомнений, от страхов, это настолько абстрактная штука, что успокаивает. Окунаешься в другой мир, где нет смерти, нет панического отчаяния. Помогает! По крайней мере на одну ночь – а больше-то нам и не нужно, верно ведь? Лишь бы до утра протянуть…

– Да. Большего здесь и не надо.

В окно комнатенки, что располагалась под самой крышей, виден был лишь заснеженный склон под облаками. В этот послеполуденный час облака, желто-золотистые, беспокойные, торопливо уплывали куда-то.

– Так научить вас? – не унимался Рихтер. – Прямо сейчас бы и начали.

В мертвецком черепе синим огнем неистово горели глаза. Прямо страстью пылают, подумалось Лилиан, только вовсе не к шахматным задачам, а просто к человеческому общению. Чтобы кто-то был рядом, когда внезапно распахнется дверь, а за ней никого, только сквозняк ворвется и хлынет горлом кровь, заполняя легкие, отнимая остатки воздуха, пока не задохнешься.

– Давно вы здесь? – спросила она.

– Двадцать лет. Целая жизнь, верно?

– Да. Целая жизнь.

Целая жизнь, думала она. Только какая это жизнь! Что один день, что другой, не отличишь, бесконечная череда серых буден, а в конце года все они сливаются в кашу, превращая целый год в такой же серый день, а потом, словно в один нескончаемый год, в кашу сливаются и годы, настолько они на одно лицо, все эти дни и годы. Нет, пронеслось у нее в голове, только не это! Не хочу так жить, не хочу так умереть! Только не это!

– Так что, начнем сегодня? – не терял надежду Рихтер.

Лилиан мотнула головой.

– Смысла нет. Я недолго здесь останусь.

– Что, вниз отправляетесь? – прокаркал Рихтер.

– Да. На днях.

«Что я такое говорю? – опешила она. – Это же неправда!» Но слова все еще звучали в ней, непререкаемо и непреложно, будто их уже не забыть. В растерянности она встала.

– Вылечились, что ли?

В хриплом голосе звучали досада и неприязнь, будто Лилиан перебежчица, предавшая самое святое.

– Я ненадолго уезжаю, – вырвалось у нее. – Совсем ненадолго. Я вернусь скоро.

– А сюда все возвращаются, – уже удовлетворенно проворчал Рихтер. – Все.

– Ход для Ренье передать?

– Незачем. – Рихтер смел фигуры с доски. – Тут неминуемый мат. Скажите, пусть начинает новую партию.

– Хорошо. Новую партию. Я передам.

А тревога не унималась. После обеда Лилиан удалось уговорить молоденькую медсестричку из операционной показать ей ее последние рентгеновские снимки. Та, решив, видимо, что Лилиан все равно ничего в них не поймет, принесла пленки.

– Можно, я у себя их оставлю ненадолго? – спросила Лилиан.

Девушка заколебалась.

– Вообще-то не положено. Я и показывать-то их вам не имею права.

– Профессор всегда сам мне их показывает и все объясняет. А в этот раз забыл. – Подойдя к шкафу, Лилиан выхватила оттуда платье. – Кстати, вот же платье, которое я вам обещала. Можете забирать.

Сестричка зарделась.

– Ваше желтое? Вы серьезно?

– Ну конечно. Мне оно все равно не подходит. Вон я как похудела, на мне оно мешком.

– Так отдали бы ушить.

Лилиан покачала головой:

– Берите-берите.

Трепетно, словно оно стеклянное, девушка приняла у нее из рук платье и приложила к себе.

– Подходит, по-моему, – едва слышно прошептала она, не сводя глаз с зеркала. Потом бережно сложила платье на спинку стула. – Можно, я ненадолго его тут оставлю? И снимки тоже. А потом все заберу. Мне еще в двадцать шестую надо. Там больная отъехала.

– Отъехала?

– Ну да. Час назад.

– Из двадцать шестой?

– Ну да. Латиноамериканочка, из Боготы.

– Это которая с родственниками? Мануэла?

– Да. Все быстро произошло. Но этого следовало ожидать.

– Да что же это мы все экивоками! – вспылила Лилиан, вдруг рассвирепев на трусливый больничный жаргон. – Никуда она не «отъехала», она умерла, скончалась, ее больше нет на свете!

– Да, конечно, – пролепетала сестра, испуганно косясь на платье, желтым карантинным флагом свисающее со стула. От Лилиан эта ее оглядка не укрылась.

– Идите же, – сказала она уже спокойнее. – Вы правы, конечно. А на обратном пути все захватите.

– Хорошо.

Лилиан мгновенно выхватила из конверта темные, матово поблескивающие пленки и поспешила с ними к окну. Не то чтобы она вправду что-то в них понимала. Но Далай-лама прежде не раз показывал ей затемнения и пятна, в которых, мол, все дело. А с недавних пор – в последние месяцы – перестал.