Жизнь за Родину. Вокруг Владимира Маяковского. В двух томах

В итоге в отношении дворянина Маяковского и его подельников мещанина Иванова и крестьянина Трифонова был постановлен следующий приговор суда: «…признав невиновными в преступлении, предусмотренном 1 ч[астью] 102 ст[атьи] Уголовного] уложения по недоказанности совершения ими этого преступления, считать по сему обвинению оправданными по суду, тех же Сергея Иванова и Владимира Маяковского, признав виновными в преступлении, предусмотренном 2 п[ункта] 132 ст[атьи] Уголовного] улож[ения], но действовавшим без разумения, не понимая свойства и значения совершаемого, отдать, согласно 41 ст[атьи] того же Уложения, под ответственный надзор их родителей».

Присяжный поверенный П. П. Лидов вспоминал: «Маяковский внешне бравировал деланным безразличием и спокойствием. Прозвучали первые слова приговора, касавшиеся Трифонова. Юноша опустил голову, но тотчас глаза его широко раскрылись, и он, как говорят в школе, „уставился“ на фигуру председателя». Адвокат всё-таки сумел отстоять свою позицию в судебном заседании, несмотря на то что сам процесс был резонансным и широко освещался популярными газетами «Московские ведомости» и «Биржевые ведомости».

«Володя вышел из тюрьмы в холодный день в одной тужурке Строгановского училища, — вспоминала его сестра Людмила Маяковская. — Пальто его было заложено. Мы просили Володю дождаться утра, чтобы достать где-нибудь денег и выкупить пальто. Но Володя, конечно, не мог отказать себе в страстном желании видеть друзей. Он ушёл на всю ночь. Наутро мы достали двадцать пять рублей и из них двадцать истратили на пальто, три на галоши, а на два рубля Володя отпраздновал свой выход из тюрьмы».

В тюрьме Маяковский «перечитал всё новейшее», увлёкся поэтами-символистами Андреем Белым и Константином Бальмонтом: «Попробовал сам писать так же хорошо, но про другое. Оказалось так же про другое — нельзя». Маяковский повторял четверостишие из той тетради, что у него отобрали надзиратели при выходе из Бутырки:

В золото, в пурпур леса одевались,
Солнце играло на главах церквей.
Ждал я: но в месяцах дни потерялись,
Сотни томительных дней.

Впоследствии поэт никогда не жалел о той навсегда утраченной тетрадке. По его мнению, всё написанное с ней было «ходульно, рев-плаксиво». Про себя думал: «У меня уже сейчас правильное отношение к миру. Только нужен опыт в искусстве. Где взять? Я неуч. Я должен пройти серьёзную школу. А я вышиблен даже из гимназии, даже из Строгановского. Если остаться в партии — надо стать нелегальным. Нелегальным, казалось мне, не научишься. Перспектива — всю жизнь писать летучки, выкладывать мысли, взятые из правильных, но не мной придуманных книг. Если из меня вытряхнуть прочитанное, что останется? Марксистский метод. Но не в детские ли руки попало это оружие? Легко орудовать им, если имеешь дело только с мыслью своих. А что при встрече с врагами? Ведь вот лучше Белого я всё-таки не могу написать. Он про своё весело — „в небеса запустил ананасом“, а я про своё ною „сотни томительных дней“. Хорошо другим партийцам. У них ещё и университет».

Безусловно, этот тюремный «университет» дал Владимиру Маяковскому достаточно много: самодисциплину, требовательное и критическое отношение к себе и своей работе, несомненные лидерские качества.

Ну и, конечно, любовь к азарту…

Единственная государственная награда, имевшаяся у Владимира Маяковского, — серебряная медаль «За усердие», точнее — деньги, полученные за её залог, однажды были поставлены им на кон во время карточной игры в кабаре «Бродячая собака». Благодаря потомкам штабс-капитана Василия Царикова, который и ссудил необходимые средства азартному поэту, она сейчас находится в экспозиции Государственного музея В. В. Маяковского.