Жизнь замечательных... ружей (СИ)

Но издевательство на этом не кончилось. Его принесли в большой зал, и стали обсуждать, как лучше его разместить, чтобы... О, Боги! Чтобы ПОКАЗЫВАТЬ ЕГО ВСЕМ! Его, взятого в плен, лишенного чести и возможности убивать или погибнуть! Какой позор!

Все оказалось не так плохо. Арисаке подарили штык (со своим он расстался давно, и не завидовал тому - все же служить охотничьим оружием лучше, чем разделочным ножом...), а на покрытой мягкой тканью витрине расположили так, что отверстие от сверла в стволе рассмотреть было просто невозможно. Рядом разместили дешевую офицерскую катану и совершенно неработоспособный "Намбу". К соседям Арисака отнесся с презрением - катана была глупа, как любая женщина, и ничего кроме склада и этого музея в жизни не видела, а пистолет имел еще более печальную историю, чем сам Арисака, выглядел подавленно и недостойно самурая. Поразмыслив, Арисака постепенно преисполнился гордости и приобрел свой обычный надменный вид. В конце-то концов, гайдзины оказались не такие уж и варвары, и с ними можно делить это место. Они проявили уважение к чести самурая, выставив его грозным и боевым. А что на самом деле он не может стрелять, то... Арисака все равно никому не признается, что и без просверленного ствола мало на что уже годился. А так - на него смотрят с интересом десятки людей в день. И они смотрят с уважением, как на грозное оружие! Большинство, конечно, гайдзины, но иногда попадались и соотечественники. Арисака очень гордился тем, какая у них техника, мало понимая в современной электронике - он просто чувствовал, что тут дети Аматерасу обошли своих победителей. Самурай приобретал особо гордый вид после посещения музея туристами из Японии.

...И он никогда и никому не признается, что, глядя в лица твоих соотечественников, с сожалением отмечал - нет в этих лицах чего-то неуловимого... прежнего. Не представить этих людей идущими в рукопашную с десантниками на Гуадалканале, не представить их в болотах и джунглях Индокитая, или бредущими по пояс в воде под пулями к берегу безымянного атолла. Когда музей засыпал, и тихонько дремала глупая катана, вскрикивал во сне переживший ад бомбежек "Намбу", Арисака не спал и тихонько грустил. Самураи тоже грустят. Но только когда этого никто не видит.

Винтовка Мосина, образца 1891/30 года.

Наглый маузер все не шел из головы. На семь лет старше, а позволяет себе всякое... Жаль, не встретился он в свое время... "Впрочем, и без меня его неплохо кто-то приголубил - царапину от нашего штыка я ни с чем не спутаю!" - так думала, засыпая, Мосинка, стоя в сейфе рядом с похрапывающем уже маузером.

Родилась Мося в Ижевске, и сразу попала на войну. Сорок третий год - год перелома. От соседок она понаслушалась ужасов, но молодой еще механизм не ведал ни страха, ни уныния. Винтовка исправно служила своим владельцам, которых было немало - впрочем, чаще они менялись из-за переформирований, чем гибли или получали ранения. Стреляла Мося часто... но неточно. Её вины в том не было - ну, не может никакое ружье попасть в цель, коли стрелок не выставил правильно дальность, не целится вовсе, или дергает спуск! Глупо получалось - ствол длиннющий (старые соседки, те, что еще с граненой, "царской" коробкой, те говорили - это оттого что всерьез опасались польской конницы и нехватки патронов - потому мол и штык такой длинный, чтобы всадника на коне достать, под шашку не подставившись), на прицельной планке разметка аж на два километра (ну, тут и сама Мося не слишком обольщалась, конечно, но на шестьсот-то метров... да хоть бы на триста!), патрон могучий - а попадать получалось раз с десяток за всю войну, и почти все - в упор, считай в рукопашной. Ну, правда в рукопашном и штыковом бою Мося себя чувствовала царицей. Если попадался мало-мальски обученный владелец - то главное было дорваться до штыковой. А там уж - штыком коли, прикладом - бей!

Закончила войну Мося в Будапеште. Потом были лагеря перед демобилизацией, где часовые спали, опершись на винтовки, а проверяющие посты тихонько вынимали у них затворы. Сон в карауле Мося не одобряла, но солдатиков, как любая баба, жалела - потому старалась щелкнуть затвором погромче, чтобы разбудить бедолагу.